Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

— Даже не думал, ваше императорское высочество!

Кромеж пробухтел:

— Нет, ему точно надо пересчитать все зубы. Лизонька… Вы только не волнуйтесь, хорошо? Все будет хорошо, но не волнуйтесь сейчас.

Пальцы Светланы сами переплелись в знаке: «Отвечай! Живо!»

Кромеж вздохнул:

— Совершено покушение на Еремея Александровича Громова, точно такое же, как на императора. Громов-старший тяжелый, но еще живой. Я при Сашке сейчас буду — я ему важнее. И будьте так добры, пробирочку своей крови нацедите для Громова-старшего. И не надо возмущаться, что пойдете к Громовым сами — вам надо готовиться к принятию клятвы. Саше сейчас тяжело, ему нельзя отвлекаться.

Светлана еле сдержала рвущиеся слова, что когда это она отвлекала! Калина прав, Саше сейчас будет не до неё. Он будет считать себя обязанным утешать её, а ему нельзя терять на такое время. И ведь только недавно тыкала Лицына в то, что он бездумно обрекал Сашу и других кромешников на смерть. И вот… Не подумала. Проболталась. Глупо сказала Лицыну о Зерновом и Дашкове в одной речи. Саша говорил, что это в ней интуиция говорит. Это несусветная глупость в ней лишь бродит! Невозможность думать и говорить одновременно. Права была матушка, что ей полезнее молчать. Лицын донес Дашкову — тот тут же ударил по больному. По Сашиному отцу. И часа не прошло. Телефонизация — зло!

— С… Соколов знает? — Светлана еле удержала голос, пытавшийся подло сесть, выдавая её истинные чувства.

— Знает. Он сказал, что семья нам дана свыше. За семью надо биться, как бабр. Он разрешил действовать без ограничений… На клятву я постараюсь успеть. Саша, сами понимаете, на неё не придет. Простите же его за это?

Светлана поморщилась:

— Главное, чтобы он меня простил…

Юсупов старательно отводил взгляд в сторону — понимал, что Светлана не с пустотой говорит, а с опричником.

Калина погладил её по голове, словно она ребенок:

— Вас-то за что… Вы сами постоянно под ударом — ждем и боимся. И еще… Матвей пришел в себя. Может, он что-то скажет? Идите и не волнуйтесь. Скоро увидимся.

Матвей сказать ничего не мог, слишком был слаб. Шолохов пустил Светлану к нему первой, потому что она все же Великая княжна, заодно он помог наполнить пробирку кровью для Громова-старшего, которую тут же забрал Калина.

Матвей, с лихорадочным румянцем на щеках, лежал в кровати, все так и не отличимый от мертвеца. Правда, мертвецы не умеют улыбаться и чуть-чуть сжимать еще отчаянно ледяные пальцы на ладони Светланы, пытаясь ободрить.

— Матюша… Ты не представляешь, как я рада, что ты пришел в себя…

— Ог… — его голос звучал глухо, еле слышно, словно шелест. Дыхания явно не хватало.

Она перебила его:

— Не смей пророчить!

— Ли…за…

Она поднесла палец к его рту:

— Не смей. Набирайся сил и живи. Понимаешь? Ты же из-за меня чуть не погиб. Ты из-за меня попал в плен к… Волкову?

— К… К… Голи… лицы… ным… — Матвей закрыл глаза. Кажется, он потерял сознание.

Светлана тоже прикрыла на миг глаза: только её вина в нападении на Громова-старшего. Она не сдержалась и наговорила лишнего. Поставила под удар самое ценное, что есть у Саши — его семью.

Только почему Дашков струсил и ударил по Громову, а не по ней? Зерновое не поделили? Жилу радиевую стало жаль?

Глава пятнадцатая, в которой Светлана на корню уничтожает Опричнину

Михаил устало вытянул ноги на диване и уставился в никуда. Его камердинер замер в дверях, не зная, тащить барину лафитник с водочкой для упокоения нервов или просто оставить в покое. Раньше бы он княгине телефонировал, и та бы вправила мозги княжичу. Ныне княжич стал князем. И телефонировать некому… Род Волковых как проклял кто-то по этой осени. Сперва погибла юная княжна Анастасия, потом княгиня, потом и сам князь ушел.

Михаил невнятно пробормотал, не глядя на слугу:

— Свободен. Иди.

Дверь закрылась бесшумно, только холодный язык сквозняка, пробежавший по ногам, выдал, что слуга послушался.

Стояла оглушительная тишина. Даже дрова в камине не трещали, словно огонь чего-то боялся. Темнота зябко передергивала плечиками в углах кабинета вслед за танцем пламени в топке. Свет горел только в электрической лампе на рабочем столе, где лежал тот самый конверт. Михаил и так слишком долго от него бегал.

Он долго смотрел на скупые строки, написанные на конверте: «Вскрыть после моей смерти, сын! И я не шучу!» Отец отдал ему этот конверт давно, еще по прибытию в Суходольск на службу. Иногда отец конверт менял — последний раз этой осенью.

Михаил откинулся на спинку дивана и малодушно закрыл глаза. Как же он устал. Как же тяжело быть одному. Как трудно, когда даже любимой девушке не можешь открыть свои чувства и признаться. Как невыносимо, когда не на кого опереться, а сам должен быть опорой. Иногда даже опоры ломаются.

Лиза не пришла на похороны. Он вспомнил: она слишком сильно болеет, а он тут сидит и дурака валяет, мечтая об опоре! Он заставил себя выпрямиться, вскрыл конверт, который отец оставил ему на случай своей смерти, и заставил себя вчитываться в строки.

«Мишаня, глупый ты мой оболтус! Не знаю, наберусь ли я сил сообщить тебе то, что ты не мой сын, глядя тебе в глаза… Так что вынужден писать это. Прости, но правда такова, что ты не мой сын, как бы мне того не хотелось. Ты рожден от Павла Рюриковича, тогда еще цесаревича. Твой отец был слюнтяй, лентяй и слабый человек. Он не смог отстоять даже свою любовь! Я воспитал тебя иным — настоящим Волковым, таким, каким бы гордился сам. Учти, не сей смуту в стране, ей и так дурно от идиотов у власти, не лезь на престол — у тебя нет на него прав, хоть ты и носишь на сердце печать Золотого сокола. Тот сокол добыт неправедными путями. Ты родился без печати. Только из-за того, что сделала Софья и с тобой, и со вспоенной твоей кровью берегиней, я и терплю эту нечисть в своих… А сейчас в твоих! …владениях. И тебе придется её терпеть — не давай нечисти спуску, не давай ей воли. Нечисть надо уничтожать на корню, чтобы не сеяла она смуту в умах людей. Впрочем, это уже тебе решать — все земли теперь твои и еще пары Волковых. Кто они — я еще не знаю. Я не знаю, кому я передам свой колдовской дар