Нежданная смерть и любопытная леди - Генри Бриджерс

Продолжим. Тебе надо убрать меня. Сперва ты пытаешься подставить меня убийством. Но так, как ты планировала, не вышло, моя причастность к делу выглядит невразумительно, меня отпускают. И ты совершаешь ошибку – в период моего отсутствия залезаешь в дом. Все, теперь твое участие очевидно, твоя связь с гадалкой очевидна, даже если бы отец уничтожил криптограммы. Твои действия? Тебе нужны деньги. У тебя нет рычагов воздействия. Что ты сделаешь с тем, кого боишься и кто мешает тебе? Как тебе заставить дочь отдать деньги?

– Угрозами – рассказать о гомосексуализме отца.

– Хорошо, это работает на дочь, но я все еще здесь.

– Тебя надо обезвредить.

– Как?

– Никак.

Направление, которое принимает беседа, мне совершенно точно не нравится. Настолько, что я готова встать и выйти вон.

– Агата, ты сама просила рассказать о планах. Вот они. Участвуй.

– Я передумала, я пойду работать. – Я действительно пытаюсь встать, упираюсь ладонями в подлокотники, но он успевает первым – перехватывает за руку и заглядывает в глаза. На этот раз заглядывание вызывает не раздражение, а страх. Доггер не жесток, но слишком настойчив. Отвожу взгляд. Узор ковра действительно очень интересный. Вообще интерьер в кабинете просто изумительный, готова его разглядывать снова и снова.

– Давай. Отвечай. Как?

– Убью тебя. Полиция не знает про меня, а дочь не сможет дать полную картину, потому что тогда придется рассказывать третьим лицам про семейные тайны, которые… Убью тебя.

– Вот.

– Это ужасно.

У меня отчего-то руки слабеют, холодеют. Отчего-то. От ужаса. Я смотрю, как Доггер сжимает мое запястье. Мне не больно. Давайте все мужчины, что касались меня, умрут? Доггер, Мэттью, Фергюсон, Финчли. Последних двух не жалко, я довольно мстительна. Так может быть, это правда проклятье, о котором говорила Милли гадалка? Только не Ласселсов – некоторые даже были счастливы в браке, – а лично мое? Почему бы и нет.

– Может быть, но это испугает тебя и парализует. И ты станешь сговорчивее.

– Вот уж вряд ли. – Кажется, произношу это без должного энтузиазма. – Но он же работал с отцом… И с тобой… Вы враждовали? Откуда такая ненависть?

– И? С гадалкой, я думаю, они не только вместе работали.

– Да, она старалась выглядеть отлично.

– Это не ненависть, а, скорее, Макс в безвыходном положении. – Доггер достает портсигар, достает сигарету и постукивает ею о коленку. Как же тоскливо. Я тоскливо смотрю в сторону. Викторианские книжные шкафы. Красное дерево. Отделка латунью. Доггер хочет прикурить, но отчего-то медлит. Я часто думаю, вот стоит пережить «это» и станет легче. Но отчего-то легче никак не наступает. – Скоро мы узнаем насколько. Подойди к окну, пожалуйста.

Делаю, как просит. Мы на южной стороне, из окна прекрасно видно озеро. Вокруг него дубы, буки, грабы. Свет бликует и будто растекается по воде, тут же тревожится рябью, пропадает, съедаемый отраженными тучами.

Две террасы – верхняя, нижняя. Уже можно выносить кованую мебель. Для чего? Для чего, Агата? Рука скользит по бархату занавески. Зачем, Агата? Я хочу развернуться и уйти, но утыкаюсь в Доггера – подошел совсем неслышно. Он тоже как-то странно на меня смотрит, не могу понять.

– Озеро естественное?

– Нет, в 1770-х годах сделал Умелец Браун. Видишь соцветия? Бордо? Отец высаживал рододендроны в тридцатые. В начале лета особенно красиво… А вон тропинка к гималайскому саду. Там… неважно. – У меня совершенно нет настроения говорить о том, что люблю. Гималайский сад. Сколько сотен фунтов нужно на его восстановление?

Доггер никак не комментирует рассказ, молча кладет руки на мои плечи, пригинается и шепчет на ухо:

– Дуб на три часа, ветка над водой. Видишь блики? Посмотри вскользь и отведи тут же взгляд.

– Да, это свет от воды, может быть. – Я снова не хочу думать в заданном Доггером очевидном направлении. Мне не нравится это очевидное направление.

Мне сегодня не нравятся все направления. А потом спрашивают, отчего это я не ем. Действительно, у меня же столько поводов наслаждаться своей ответственной жизнью. Но и умереть тоже не могу, потому что тогда все развалится, в дом въедут американцы и продадут мой чиппендейл за гроши. Конечно, я видела, как ужасно люди живут в Ист-Энде, но почему это должно меня утешать? Там у всех семьи, дети, целый ворох стираных панталон и нестираных пододеяльников, а у меня прекрасный дом, прислуга, сад… Терзаюсь нервными расстройствами, духовно обделенная дура с избытком свободного времени. Нет, не утешает. Если оборачиваться на тех, кому повезло меньше, ты не будешь двигаться вперед, попадешь в пучину ностальгии и потеряешь все.

– Бинокль бликует. Когда не знаешь, что делать, следи за объектом.

Тревожное чувство – знать, что за тобой наблюдают. Мне не хочется в это верить, но я верю, потому что реальность чаще всего безжалостна и подкидывает тебе именно то, чего ты боишься. Я задумчиво смотрю на соцветия. Они колышутся на легком ветру, как…

– С чего ты решил, что это Макс? У мистера Тернера тоже есть бинокль, и миссис Тернер говорила, что он любит наблюдать в него за соседями. Может, в этот раз он решил посмотреть на нас.

– Я этого не знал. Он был в церкви? Похож на монаха Тука?

– Точно, похож. Как ты ловко подметил.

– Я уточню этот вопрос. – Он чуть медлит. – Ты все еще хочешь знать, что я планирую дальше?

Оборачиваюсь на него.

– Конечно. Отчего такой вопрос?

– Ты выглядишь…

– Я справлюсь. Бывало и хуже.

– Звучит, не сказать, что…

Я приподнимаю бровь, и Доггер решает не продолжать. Хватит, в самом деле – весь этот внутренний надрыв совершенно излишен. Он же не умер в конце концов. Крыша Харвуд-Хауса украшена балюстрадами и урнами. Сколько лет их не реставрировали? Ветер, эрозия, солнце, дождь, гроза – они все стоят и стоят, и я так привыкла к ним, что почти и не замечаю, не запрокидываю голову, проходя по парадной лестнице. А ведь ножка одной из урн вполне может разрушиться, и урна полетит прямо мне на голову. Вряд ли дом может противостоять банальной физике. Но об этом я не переживаю. Впрочем, теперь немного переживаю, но дело не в этом.

– Так зачем мне звать Мэттью? И я не умею давать пощечины. Придется сперва потренироваться на подушках, чтобы вышло естественней.

– Я сделаю вид, что уезжаю в Лондон. А потом вернусь, но так, чтобы никто не заметил. Вероятно, в это время Макс оставит тебе письмо с инструкциями, если, конечно, все пройдет правдоподобно. Пока меня не будет, с тобой побудет Мэттью.

При упоминании Мэттью он морщится.

– А с чего вдруг ты уедешь?

– Мы разыграем сценку перед