Тринадцать лет тишины - Нина Лорен

Осторожно ступая, пробираюсь под одеяло; похоже, Шон уже спит. Во всяком случае, не пытается обнять меня и вообще не шевелится.

Мне кажется, я ни за что не смогу заснуть рядом с ним, но таблетка оказывается сильнее. Глаза закрываются, а шестеренки сознания замедляют свое вращение, мягко укутывая все мое существо чернотой космоса.

Ночью я просыпаюсь и, дезориентированная и растерянная, с трудом соображаю, что за незнакомая обстановка меня окружает. Электронный гостиничный будильник на столе показывает три пятнадцать утра, его красные цифры – единственный источник света в комнате. Как маленькая девочка в уютном доме, я устроена на ночь под теплым одеялом, на накрахмаленной до хруста простыне. Шон еще здесь, спит рядышком со мной. Во сне его лицо разглаживается, оно выглядит совсем мягким и почти безмятежным.

В этот момент вспыхивает еще один источник света, и я понимаю, что меня разбудило. На крышке колченогого гостиничного стола я вижу темный горб свернутой куртки Шона, а рядом – его телефон, который глухо жужжит, подзывая к себе короткими вспышками дисплея.

Затаив дыхание, я осторожно усаживаюсь в постели, но, когда перекидываю ноги через край кровати, пружины матраса тихо скрипят. Целая вечность уходит на то, чтобы выпутаться из одеяла; тем временем мобильник Шона еще дважды мигает и жужжит. Оба раза я замираю и, не мигая, кошусь на него, ожидая, что в любой момент Шон проснется, и тогда мой шанс растает. Только Шон не просыпается. Он, наверное, и не ложился уже несколько дней – разве что дремал урывками, часок-другой за раз. Когда телефон снова замолкает, я слышу ровное, глубокое дыхание Шона и пытаюсь вообразить, каково это – засыпать рядом с ним каждую ночь.

Наконец я босиком крадусь от кровати к столу. Дешевое ковровое покрытие, выстилающее мой номер от стены до стены, идеально глушит шаги. Я поднимаю со стола мобильник, бросаю еще один виноватый взгляд на Шона, но тот крепко спит.

Даже тусклый, свет телефонного дисплея заставляет меня щуриться, когда я жму кнопку наверху и таращусь на экран блокировки. Вот же они, целая гирлянда сообщений, и все с одного номера, не помеченного именем. Позвони мне. Сейчас же. Нужно поговорить. Позвони мне! Снова и снова, неистово и настойчиво.

Последнее сообщение попросту гласит: позвони, или я позвоню ЕЙ.

Глава двадцать вторая

Настает утро, и Шона уже нет. Единственное напоминание о ночи – его запах, бережно сохраненный отдающими отбеливателем гостиничными простынями, да номер, который я скопировала себе в мобильный.

Я пытаюсь убедить себя, что Шон не заметил, как я заглядывала в его телефон, а спал себе и спал. Интуиция настаивает на обратном.

Сам он ни разу не звонил, а я не могу заставить себя набрать его номер.

Комнату я не покидаю. Или кровать, раз на то пошло. Только сбегала в аптеку за снотворным, которое горит как спички: месячный запас вылетает за неделю. Как только действие подходит к концу, я заглатываю еще таблетку и опять дрейфую в сером тумане.

Надежная штука. Отдохнувшей себя не чувствуешь – ощущение такое, будто очнулась от комы, – но, по крайней мере, таблетки обеспечивают возможность сразу вновь погрузиться в сон. А в коме не бывает сновидений.

Я знаю, что мне нужно выбраться из этой комнаты. Вернуться в квартиру. Найти новую работу или хотя бы умолять Дома восстановить меня на старой.

Возможно, что для этого придется у него отсосать. Кто‑то из девушек-коллег упоминал при мне, что у него там целых три пирсинга. Интересно даже, сколько «Оксикодона» мне потребуется, чтобы совладать с такой задачей.

Пожалуй, к лучшему, что я уже неделю не притрагивалась к этим пилюлям. В понедельник у меня медосмотр и встреча с психиатром, а прямо сейчас я не могу себе позволить провалить тест «пописай в стаканчик», хотя… Нет, не могу. Но оказаться запертой в камере с матрасами вместо стен больше не кажется такой уж плохой идеей.

Утром ответственного дня я даже не позволяю себе закинуться «Аддераллом» и, чтобы привести себя в норму, вынуждена довольствоваться отвратным кофе из капельной кофеварки в гостиничном номере. Меня мучают мысли о лимонадах-энергетиках из торгового автомата в холле внизу, но надо экономить. До чего же жалкая картина!

Кофе я глотаю, стараясь не чувствовать вкус. Надеюсь, эта жертва поможет мне продержаться на ногах во время теста и часовой беседы с доктором Роуленд.

К тому времени как я сажусь в машину и покидаю парковку, эта надежда почти успевает растаять.

Больница – приземистое здание, едва заметное на фоне плоско-серого пейзажа, особенно в такой дождливый денек, какой выдался сегодня. Или, говоря откровенно, какой выдается в Сиэтле триста раз в году. Если не присматриваться к указателям, ничего не стоит пропустить единственный съезд с трассы посреди этой глуши и оказаться в каком‑нибудь всеми покинутом промышленном районе.

Снаружи кажется, что в здании вообще нет окон, но они есть, только все до единого обращены во внутренний двор, такой же серый, как и всё здесь. По периметру двора расставлены деревца в горшках, но они постоянно гибнут. То ли света не хватает, то ли слишком много негативных эмоций, то ли еще что. Двор устроен так, чтобы все пациенты могли видеть дневной свет, но окна нижних этажей забраны решетками. Лишь бы не выбрались наружу.

Я поднимаюсь на второй этаж, где угрюмая медсестра сует мне пластиковый контейнер и отправляет в туалет. В спину мне втыкается взгляд, способный прожечь дыру, но здесь это нормальное явление.

Раньше она еще и сама наблюдала за тем, как я наполняю стакан, ведь с наркоманки станется притащить с собой пузырек чужой мочи. Но теперь они даже не парятся.

Хотелось бы сказать, что мне это и в голову не приходило, но что‑то засевшее глубоко внутри меня корчится от ужаса при одной мысли огорчить доктора Роуленд. Скорее всего, какие‑то остатки детского инстинкта, ведь она напоминает «материнскую фигуру» больше всех, кого я когда‑либо знала. Готова я это признать или нет, но какая‑то часть меня с нетерпением ждет каждой встречи с доктором Роуленд, и поэтому я продолжаю устраивать себе «чистую неделю» перед своим появлением здесь. Уж с этим‑то я могу справиться… пока что.

Именно эту часть неизменного ритуала, проводимого с промежутками в два месяца, я особенно не выношу: пластиковый стаканчик и обшарпанную туалетную кабинку, где разит убийственной смесью хлорки и мочи. Унизительное заполнение медицинской анкеты с вопросами о