Принц в Бомбее - Суджата Масси

– Да. Вердикт «убийство» здорово подействовал на нас обеих. Элис очень переживает.

– Это я понимаю. – Джамшеджи сочувственно посмотрел на дочь, и тут Арман запустил двигатель, отъехал от бунгало и двинулся к дороге. – Да, кстати, я из клуба позвонил домой, поговорил с мамой.

– Какие новости из Дадара?

– Голос у нее был вполне бодрый. Она сообщила, что приехал Растом и они все втроем вернулись домой.

Первин уловила нотку сдержанности в отцовском тоне:

– С мамой и Гюльназ все в порядке? Растом приехал раньше нас по какой-то веской причине?

– Нет. Насколько я понял, дорога была свободной, никаких пожаров и беспорядков. Собственно, и мы можем подумать о возвращении.

– Здорово!

– Да, – вставил с переднего сиденья Арман. – Пора возвращаться в Дадар. Я совсем не боюсь туда ехать.

Когда они добрались до отеля, Первин не стала отказываться от предложения горничной уложить ее вещи. Ее обуяла неожиданная рассеянность – так что-нибудь и забыть недолго. Да, она рада вернуться домой, но лучше было бы знать об этой перемене планов заранее. Она успела бы написать Колину прощальную записку – он-то понятия не имел, что она уезжает. Вот только отец все время находился рядом – оставить записку на столе было бы верхом безрассудства. Да и что написать? Она и так сказала Колину, что им нужно держаться на расстоянии. А возобновив общение, она сделает совершенно противоположное.

Дом Мистри находился на Диншо-Мастер-роуд, одной из главных улиц парсийской колонии Дадар. Сам по себе дом не отличался вычурностью: двухэтажный дуплекс, покрашенный в свежий бежевый цвет, все окна и балконы декорированы железной ажурной решеткой. Две блестящие черные двери вели в два отдельных жилища: в одном обитали Джамшеджи, Камелия и Первин, в другом – Растом и Гюльназ. Сад у них был общий, садовник каждые несколько дней подстригал ножницами траву, тщательно ухаживал за розами и камелиями. На родительской стороне сада росло молодое манговое дерево, на стороне Растома и Гюльназ – гуава. Они напоминали брата и сестру разного роста, но обоих – в неловком подростковом возрасте.

Камелия Мистри, видимо, следила за дорогой, потому что, едва машина остановилась, она распахнула входную дверь. Первин выскочила с заднего сиденья и побежала к матери, подспудно думая о том, что Френи и ее матери больше так встретиться не суждено.

Так уж она своего не упустит.

Камелия улыбалась во весь рот и широко раскинула руки:

– Доченька! Как я переживала из-за того, что ты в городе. Мы чего только не понаслушались!

Первин прижалась к матери, вдохнула знакомый аромат лавандового мыла и имбиря:

– Это ты зря. Нас охраняли, точно королевских особ во дворце.

– Но папа, когда звонил в последний раз, сказал, что вы сегодня были вместе в суде. Это так?

– В больнице проводили дознание, – уточнил Джамшеджи, подходя следом за дочерью. – Это дело закрыто. Арман, не забудьте, пожалуйста, принести газеты вместе с чемоданами.

– Слушаю, сэр, – ответил Арман, который стоял у капота.

Открылась вторая дверь дуплекса, оттуда вышла Гюльназ – на лице улыбка, руки протянуты вперед. Ростом она была чуть ниже Первин и обладала неброской красотой, которая сегодня казалась особенно лучезарной.

– Первин, привет! – воскликнула Гюльназ. – Слава Богу, что вы вернулись.

Невестка ее всегда была очень стройной, а шелковое шифоновое сари носила, соблюдая правила скромности, – оно скрывало очертания фигуры. Но, обнимая Гюльназ, Первин ощутила небольшую выпуклость.

Когда они отпрянули друг от друга, Гюльназ одарила Первин многозначительной улыбкой:

– Растом сказал, ты знаешь про нашу радость.

– Да. Что ж ты раньше молчала? – укорила ее Первин. – Я знаю, что ты еще в школе хотела стать матерью. И долго-долго играла в куклы!

Гюльназ заиграла ямочками на щеках:

– Я ужасно этого хотела. Но мама и папа боятся, что ты будешь…

Первин почувствовала, что Гюльназ очень не хочется заканчивать фразу. Первин сделала шаг назад и продолжила:

– Завидовать? Ну уж нет!

Гюльназ порозовела:

– Я так и думала! Они вечно за тебя переживают, но я-то знаю, что и как. Ты будешь лучшей тетушкой на свете! Какое счастье, что мы живем совсем рядом. Растом сказал, что вы с папой помогаете родным портного, у которого погибла дочь. Чем закончилось слушанье у коронера?

– Смерть признали убийством. Трагедия произошла совершенно неожиданно. – Вдаваться в подробности Первин не имела права, потому что Гюльназ, как и Камелия, не являлась сотрудницей семейной адвокатской фирмы.

Улыбка сбежала у Гюльназ с лица. Она тихо произнесла:

– Сколько в последние дни поводов для печали. Но мы опять все вместе, так что постарайся выбросить эту историю из головы. Я попрошу Гиту набросать тебе в ванну розовых лепестков – это помогает от сердечной боли. А потом ложись спать. Я вот теперь очень много отдыхаю. И это так здорово! Хочешь, я тоже полежу с тобой.

– Ну это совсем не обязательно! – Первин знала, что лепестки роз в ванне только напомнят ей о лепестках, рассыпанных по опустевшей кровати Френи.

– Гюльназ права, – заметила Камелия. – Вам обеим нужно как следует отдохнуть, но по разным причинам.

Тут Первин заметила Джона, давнего их семейного повара, – он вышел из тени ветвей гуавы, в руках корзина. Джон Дисильва был католиком, уроженцем Гоа: удлиненное лицо, розовые щеки – все это напоминало о португальском происхождении. Раньше он работал пекарем в клубе «Рипон», и в один прекрасный день Джамшеджи с Камелией попробовали его легкий, как пух, карамельный пудинг. Они предложили ему жалованье в два раза больше, если он согласится стать их семейным поваром, – эту обязанность он исполнял с 1910 года. Наклонив корзину, чтобы Первин могла рассмотреть внутри зрелые золотисто-зеленые плоды, Джон объявил:

– Хорошо, что вы вернулись; плохо, что меня не предупредили. Чего изволите на ужин?

– Если гуавы уже созрели, не могли бы вы сделать ваш замечательный торт? – При одной мысли об этом покрытом сахарной глазурью шедевре у Первин потекли слюнки.

– Разумеется. – Джон расплылся в улыбке. – Сегодня утром наконец-то доставили яйца.

Джамшеджи получил заверения, что Джон приготовит на ужин курицу-фарха, после чего Первин поднялась к себе в комнату. Каким незамысловатым выглядело лоскутное покрывало в сравнении с блестящим атласом в отеле! Еще вчера она изумлялась морским видам из окон «Таджа», но как же утешительно было смотреть в сад через высокие открытые окна родной комнаты!

На балконе раздалось курлыканье – там услышали, как она открывает стеклянную дверь.

– Ну-ну, Лилиан. Да, я вернулась.

Первин вышла на балкон, подняла задвижку на латунной клетке – и оттуда сразу же вырвалась птица. На полу клетки Первин заметила недоеденную гуаву.

– Тебя покормили, – заметила Первин,