Зеркала-озера - soverry

головой, упирается ладонями в твердую землю тропы, разделяющей два озера, и глубоко дышит. Его темные глаза, внимательно следящие за каждой малейшей эмоцией на ее лице, кажутся почти черными.

— Если ты будешь истощена, то сама вынырнуть не сможешь, — поясняет он.

Это-то она помнит. Запомнила после их первой встречи, когда запаниковала, растерялась и решила, что он пытается ее убить. Тогда она потратила все силы на сопротивление, и к моменту, как поняла, что это всего лишь транс, а не подчинение сознания, все слова Владыки, отчетливо звучащие в ее голове, не помогали, а сбивали и делали хуже.

Оказывается, он может погрузить ее в транс в любой момент. И тётин чай ему для этого не нужен, но так будет мягче, по словам Владыки.

Алёна трет лицо, не замечая, что руки далеко не такие чистые, убирает лезущие в лицо пряди волос и фокусируется на лице мужчины.

— Я готова.

— Смотри сама, — в его словах слышится толика сомнения, но он не отговаривает ее. Не говорит, что она достаточно вымоталась за сегодня и стоит прекратить.

Именно этим ей и нравятся занятия с Владыкой. Он видит в ней потенциал, видит скрытую силу, которую нужно развить.

Он поднимается на ноги, Алёна закрывает глаза и готовится к погружению. Нужно сосредоточиться на ощущении себя в пространстве. Так меньше времени уйдет на то, чтобы отделить свои реакции и чувства от реакций и чувств той, в чье сознание ее раз за разом погружает. Или это воспоминание?

Проблема в том, что они не так давно начали практиковаться. Ни Владыка, ни сама Алёна не может утверждать наверняка, как давно случилось то, что она видит. Со временем, если верить ему, все станет намного проще: она сможет определять местоположение, сможет ориентироваться во времени и пространстве. Но для этого нужно долго и упорно работать. И, черт возьми, она готова к этому.

Ее грубо швыряет в воду, она непроизвольно открывает рот и почти делает вдох из-за нахлынувшей паники, но умудряется каким-то образом удержаться. Под ней была земля, напоминает себе Алёна. Была земля, а теперь она не чувствует дна, хотя ее и тянет что-то вниз.

Она закрывает рот, в нем остается вода, и это отвлекает, заставляет слишком много внимания сосредоточиться на лишних и неважных вещах, но Алёна перестает брыкаться и позволяет неведомой силе тянуть себя вниз. Перед глазами вода становится все более и более мутной. Она моргает, но это не помогает. Наоборот — глаза начинают болеть, держать их открытыми становится все труднее, но Алёна старается запомнить как можно больше.

Дно приближается, а вода становится темнее. Она ждет, что сейчас ее ноги упрутся во что-то твердое, но почему-то ступни погружаются в ил, который затягивает еще сильнее, чем чужие чудовищные лапы.

Во рту вода, ил поглощает ее так быстро, что она не успевает заметить, как погружается в него уже по середину бедра. Алёна жмурится в попытке побороть резь в глазах, но всякий раз открывать их становится все труднее и труднее. Ил тянет ее все глубже, и как только доходит до груди, ее накрывает паникой так сильно, что она начинает брыкаться, открывает рот.

И делает вдох.

Боль начинает сжимать грудную клетку, на нее что-то давит, перед глазами все плывет то ли из-за темной и мутной воды, то ли из-за нехватки воздуха. Она задыхается. Помощь, где же хоть кто-нибудь? Неужели она так и умрет?

Ил достигает подбородка, перед глазами все темнеет, боль в груди становится невыносимой…

Она выплевывает воду прямо на Владыку, стоящего перед ней на коленях.

— Получилось, — тихо произносит он и отпускает ее плечи, пока она продолжает кашлять, и вместе с кашлем из ее рта и носа выходит мутная, грязная вода.

Требуется минут пять, если не больше, чтобы она окончательно пришла в себя, а тело перестало содрогаться от холода, который никогда не был настоящим. Владыка качает головой и цокает языком.

— Считаете меня упрямой дурой? — хрипло спрашивает Алёна.

— С чего бы мне считать тебя такой?

— Ну вы спрашивали, уверена я или нет, я сказала, что да. А на деле вот что вышло.

Если бы он ее не спас… Даже думать о подобном не хочется. Она вытирает рот тыльной стороной ладони и поворачивает голову в его сторону.

— Я себя переоценила, — признает Алёна. — Не надо было погружаться в транс в последний раз.

Какое-то время он молчит, выражение его лица остается нечитаемым, и мысленно она уже готовится к взбучке. Но его слова удивляют:

— Признание ошибки — первый шаг для работы над ней.

Владыка подает ей руку, и Алёна поднимается, опираясь на нее. Голова еще кружится, она стоит на ногах нетвердо, но он не торопит, не вырывает ладонь из ее руки и позволяет ей удостовериться, что она не упадет.

— Думаю, на сегодня хватит. Тем более, что ты пришла рассеянной, — подмечает он, и она косится на него.

— Так вы заметили?

— Я же не слепой.

— Тогда почему вы не сказали об этом сразу? — допытывается Алёна, наконец отпуская его руку и чувствуя себя достаточно уверенно, чтобы стоять без посторонней помощи. — Не сделали мне выговор и не отправили домой, например. Почему вы возитесь со мной, когда на это требуется время, терпение и усилия?

Он складывает руки на груди и немного наклоняет голову набок.

— Скажем так, — слова он подбирает деликатно, и она не может понять, с чем это связано: то ли старается ее не обидеть, то ли у него такая манера речи, — ты и твои способности представляют для меня научный интерес. После исчезновения Даны мне так и не удалось найти способную ведьму, которая не подавляет трансы, а хочет их изучать и подчинять себе.

Алёна цепляется за слово «исчезновение», как за соломинку. Оно ободряет ее, и от внезапной волны эмоций начинает едва ощутимо покалывать в пальцах.

— Так вы тоже считаете, что она жива? — тихо спрашивает она, хотя здесь все равно никто их не услышит. Почему-то говорить о родителях вслух все еще получается с трудом. А злиться или расплакаться в присутствии Владыки ей совершенно не хочется.

Особенно после того, как он вытащил ее из транса, в котором она застряла бы навечно без чужой помощи.

— Я не могу дать тебе надежду, Алёна, — отвечает он, тяжело выдохнув. — Моя вера