Нежданная смерть и любопытная леди - Генри Бриджерс

разыгралось, и вместо того, чтобы заставить себя уснуть, с час крутилась от осознания того, что Доггер спит за стенкой. И в принципе… И в принципе ничего, дальше мысль не шла. Единственное, до чего додумалась – обязана еще раз сыграть с Доггером в «Змеи и лестницы», а чтобы это сделать, все как минимум должны остаться живы.

Я накидываю халат – может, стоит заменить? Ему уже лет десять, если не больше… и иду в ванную. Скребусь в дверь. Ничего. Тишина. Понятно. Доггера в ванне уже нет, собаки тоже куда-то подевались. Только лежат примятые подушки и стоит ощетинившаяся окурками мыльница. Похожа на ежа. Весьма уродливого, должна признаться. Я выкидываю окурки в мусорку, и заливаю мыльницу водой. Надо бы…

Осекаюсь. Глаза распахиваются. Просыпаюсь. Я это слышу. Я ведь это слышу? Барабан. Ритмичный звук ни с чем не перепутать. Прикладываю ухо к ближайшей стене. О, черт. Ну да, трубы. Ну конечно, это не барабан Дрейка, что за вздор, Агата, просто… Вот опять![46]

Почти выбегаю из ванной, в ужасе захлопываю дверь. Хватит меня пугать, слышишь! Я же не Англия, какие, к черту…

                  Повесьте мой барабан

                  В Англии на берегу,

                  И, если когда-нибудь снова

                  Улыбнется удача врагу,

                  Если доны явятся в Девон,

                  Я восстану от райского сна

                  И с позором их вымету вон,

                  Как в старые времена.[47]

Нет никакого барабана Дрейка! Его эдвардистские романтики выдумали! Дрейк вообще был… работорговцем.

Я задумчиво смотрю в потолок. А. В этом смысле. Привет от Генри Ласселса? Хорошо, поняла. Постараюсь не опозорить фамилию бывших плантаторов. Все плохие будут наказаны, все хорошие вознаграждены. Спасибо. Хорошие Ласселсы, плохие все остальные.

Я иду в холл, даже не потрудившись переодеться, только завязываю пояс двойным узлом, чтобы халат не распахнулся в самый неподходящий момент.

На каминной полке лежит конверт. Вскрыт. Доггером? Новый почерк. Ну да, теперь скрываться не от кого…

«Агата, дорогая, моя поездка стоит пятьдесят тысяч фунтов, уверен, ты сможешь помочь реализовать мою задумку. Предлагаю обсудить все детали вечером, около 8, около вашего прекрасного старого замка».

Я поперхиваюсь слюной и очень долго кашляю. Пятьдесят тысяч фунтов? Откуда у меня такие деньги?! Еще и Агата дорогая. Агата совершенно не дорогая! А с такими требованиями Агата станет нищей и пойдет работать прачкой! Но вроде бы Макс, как выразился Доггер, купился.

Сперва ощупываю мысль – «Макс может меня убить», затем рассматриваю следующую – «Макс может убить Доггера». Первая оставляет равнодушной: когда я есть, смерти нет, а когда смерть есть, меня нет. Однажды молния попала в один из старых дубов у озера, загорелся… Удалось потушить, в то время мы держали достаточно слуг, и отец был здоров… Подумала тогда – лучше бы молния попала в меня. Сейчас хочу того же. Потому что моя смерть – самый легкий из возможных финалов истории.

Решаю собрать деньги и картину сразу. Вместо завтрака. Доггера нет, отчет держать не перед кем. Храню отложенные на ремонт в несгораемом шкафу… В несгораемом шкафу все и всегда лежит на своих законных местах. Футляры с украшениями, несколько стопок банкнот. На своих местах. Кроме револьвера. И шестнадцати восьмимиллиметровых патронов к нему. Конечно же. Ведь шкаф всегда закрыт. А ключ всегда у меня. Я нервно выдыхаю.

Мэттью приезжает к двенадцати часам и демонстративно со мной не здоровается. Я едва сдерживаюсь, чтобы не обрушить на мистера Харрингтона все кары небесные и вазу. Его нос выглядит еще ужасней, по цвету напоминает сливу. Вот и чудесно! Вот и замечательно!

В час дня подхожу к вазе в кабинете, поднимаю крышку и заглядываю внутрь. Дно стакана вглядывается в меня, блестит гранями, заигрывает. Нет. Не поможет. Сегодня не поможет.

В два часа пытаюсь не сойти с ума. Печатаю ровно две строчки, в которых Холмски пьет, курит и угрожает расправой секретарю. Секретарь выплескивает ему виски в лицо. А я случайно выплескиваю на этот позор чай, потому что у меня слишком дрожат руки.

В три часа я вижу, как Милли заигрывает с Колином, который, похоже, к нам переехал. Тычет ему в лицо метелкой для пыли. Колин смеется. Меня они не замечают. Я утверждаюсь в ощущении, что окружена неблагодарными людьми, молча подхожу и мстительно забираю Гризеля и Гридигута у мгновенно растерявшегося Колина – справляйся сам, тоже мне, король Георг VI – и ухожу с собаками гулять в сад. Очень хочется вырвать неприличный рисунок – мужчина оголяет сокровенные части тела – из средневековой книги в испанской библиотеке и отправить его Максу в ответном письме. Все еще шокирована пятьюдесятью тысячами фунтов – шок почти что затмевает ужас от скорой встречи.

В четыре часа подтягиваю к портрету леди Луизы стул, беру отцовский складной нож «Марджак» и начинаю вырезать холст из рамы. Почему-то именно в этот момент в столовую решает войти Ирма. Я смотрю на нее, она смотрит на меня. Немая сцена оканчивается ахом, Ирма прикрывает рот рукой и спешно пятится спиной в коридор. Скорее всего, жалеет, что покинула свои чудесные апартаменты в Попларе. А ведь я даже не нашла времени спросить, как прошла ее беседа с инспектором Митчеллом. Ну и ладно. К черту.

Через пару минут в столовую входит Ванесса и со всей возможной ирландской деликатностью – выражается в рифмовании слов, – интересуется, все ли у меня в порядке. Я говорю «да» и отправляю ее вон, переваривать эту совершенно новую и неожиданную информацию. Могла бы и запомнить, что у меня всегда все прекрасно. Всегда, кроме того недостойного недорыдания у Милли в комнате. Не хочу больше смотреть на леди Луизу. Не хочу быть на нее похожей. Ну и пусть висела тут всю мою жизнь, ну и пусть. Никто не вправе меня осуждать, и я устала равняться на мертвых.

В пять часов решаю ввергнуться в пучину безумия. Беру старинные карманные женские часики – на них великолепная эмаль с упитанным фазаном – и переделываю их в подвеску. Сперва пытаюсь вставить шнурок в ушко самих часов, сняв цепочку, но тогда они разворачиваются на шее задней крышкой, приходится вернуть цепочку, и оплести ею шнурок. Да, вот так замечательно. Наверное, первая в Англии додумалась до такого. Внимательно рассматриваю себя в зеркало. Похожа ли в этом невзрачном черном платье и часах на шее на кандидата в Бродмур? Ответ «да» страшно меня веселит. Хохочу. Это нервное.

В шесть часов вспоминаю, что Доггер просил меня надеть лодочки. В ужасе смотрю на полку