Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

Он слепо протянул из кромежа руку, чтобы… Чтобы найти Лизу среди переплетенья бунтовавшего эфира, отказывающегося его пропускать.

Он все же нашел её, выдергивая в кромеж.

Она разбитыми в кровь губами прошипела ему в лицо, не узнавая и даже, кажется, не видя его — глаза её заплыли черными гематомами:

— Ты мой!

Даже умирая от боли, даже растеряв все силы в истерзанном теле, она пыталась обуздать стихию, уже получившую свободу.

— Ты мой!

— Твой… — только и прошептал Саша, пытаясь её удержать на руках и вываливаясь из кромежа на дневной свет. Земля мягко приняла их с Лизой.

Миша, шипя ругательства и обещая оборвать руки и все выступающие части тем, кто сотворил такое с Лизой, принялся лечить её.

— Я сама… Справилась… Миша… — пробормотала она. — Но твой вариант мне тоже… нравится…

Глава двадцать первая, в которой Лиза пытается собрать себя

От лечения Лизы Михаила отстранили, и он вернулся в имение. Гнев буквально душил его, стоило только вспомнить избитую, умирающую от слабости Лизу, пытающуюся храбро улыбаться, чтобы им с Алесандром, сильным, самостоятельным мужчинам, не было страшно. Сил сидеть в давящим на плечи душном доме не было, и Михаил собрался и направился на берег Перыницы — чем быстрее он найдет берегинь, тем быстрее для Лизы закончится этот непрекращающийся кошмар.

* * *

В темноте и беспамятстве было привычно хорошо. Только она помнила, что отсиживаться в стороне ей нельзя. Надо собираться с силами и действовать.

Она прислушалась к себе — боли не было. Значит, её все же пролечили. Последнее, что она помнила — изумленный, бледный, как смерть, Саша и разъяренный Миша. Калина… Она, как яркие бусины на нитке, перебирала воспоминания: император, Вихрев, Семенов, Катя, Саша, Миша… Калины в её воспоминаниях не было. Удалось ли его найти? Или с ним все хорошо, а император лгал ей, чтобы сильнее запугать? Отчаянно хотелось в это верить. Она устала терять.

Вокруг царила тишина, изредка разбиваемая чьим-то затаенным дыханием. Кажется, она в безопасности. Лиза осторожно открыла глаза и долго смотрела в белый, украшенный лепниной потолок. Что-то она не была уверена, что в больнице, даже императорской, так украшают палаты. Может, повезло, и она не в больнице? Она не в Москве? Где она?

Лиза обвела взглядом огромную комнату: шелковые обои зеленого цвета, дубовые панели по низу стен, знакомая с детства крепкая мебель, высокие окна в частых переплетах рам. Через разноцветные стекла лился сумрачный зимний свет, когда не поймешь: утро ли, день ли. Может, даже вечер. Лиза поняла, где она — охотничий домик на Вдовьем мысу. Спящий в «ушастом» кресле Саша откуда-то узнал, что это её самое любимое место на свете. Её и её ненастоящего отца. Или не стоит так называть императора Павла? Он не знал, что она не его, и растил как собственную дочь. Лиза нашла в себе силы улыбнуться — иногда некоторым везет и у них бывает два отца, как у неё. Жаль, что сказать это она не может ни одному из мужчин. Они уже умерли. Благодарить и любить их надо было при жизни.

Она с нежностью посмотрела на Сашу, укутанного в плед и привалившегося к «ушастой» боковинке каминного кресла. Он зарос щетиной, осунулся, но был рядом с ней. Она не будет молчать и скрывать свои чувства, принимая их как должное. Она и ему, и их детям, если дадут небеса, всегда будет говорить о своих чувствах, чтобы потом глупо не жалеть. Только бы было у них это самое общее будущее. Она же убила императора. Следующая на престол — она. Холера!

Она заставила себя двигаться — хватит лежать в кровати и терять время… Память жаром обдала Лизу, напоминая о боли. Она крепко сжала глаза: боли не будет! Хотя бы сейчас. Она встала и осторожно, на цыпочках пошла в ванную комнату — ей надо привести себя в порядок. От неё пахло не тюрьмой и кровью, конечно, но лекарствами и какой-то гадостью вроде дезинфектантов.

Эфирные плетения в доме были обновлены — звуки в ванной не помешают Саше спать. Будить его не хотелось — слишком бледным он выглядел. Пусть поспит и наберется сил. Кто и что с ним сделал?! Найти и… И… И предать суду!

Лиза быстро приняла душ, полотенцем высушила волосы, почистила зубы, оделась в заботливо кем-то приготовленное и оставленное на стуле: белье, теплые чулки, шерстяное платье выше щиколоток, — обулась в удобные туфли. Наверное, Саша взял сюда Ларису, иначе как объяснить, что все Лизе было как раз? Она подошла к высокому окну и принялась бездумно смотреть, как по воле ветра чуть колышутся высокие, с золотистыми стволами седые сосны. Папа настаивал, чтобы вокруг дома вольготно рос лес. Мама хотела прирученный садовником парк. Это был единственный раз, когда отец смог настоять на своем — ни парка, ни сада тут так и не появилось.

Лиза прислонилась горячим лобом к стеклу. Оно приятно холодило. Находиться в четырех давящих на плечи стенах, напоминающих о тюрьме, не хотелось. Она так давно не была на улице, не дышала свежим воздухом с ароматом свободы. Сейчас не хотелось ни с кем встречаться, не хотелось выслушивать сочувствующие слова и речи, не хотелось смотреть в глаза, на дне которых плескались волнение за неё и не заданные вопросы о самочувствии. Она хотела собрать себя по кусочкам сама.

Она открыла окно и, сев на подоконник, спрыгнула вниз, в кусты пожухлых астр: это была единственная уступка отца маме — цветы вдоль дома. Хорошо, что охотничий домик был всего в один этаж.

Лиза бездумно пошла по песочным, размытым дождями дорожкам в сторону Идольменя. Там можно было посидеть на мостках, с которых когда-то рыбачил отец. Туфли утопали в мокром песке, оставляя за собой четкие отпечатки. Её не потеряют. Возможно даже за ней следят через кромеж. Пусть.

Лес был тих. За ним давно не смотрели, и кое-где валялись поросшие мхом ветви, встречался и ветролом, и обломанные, словно зубастые пни, покрытые оранжевыми кружевными дрожалками — Лиза сорвала один гриб и сунула в рот. Знала, что вкуса особого не будет, но отказываться от дара было глупо.

Кажется, леший все же не уследил за лесом — на небольшой прогалине Лиза заметила сплошной желтый ковер из гусиного лука. Яркие звездочки трепетали на ветру, словно приглашая угоститься. Только сейчас чеснока не хотелось. Хотя отец бы не прошел мимо — стал