Лотос и ветер - Джон Мастерс

и дергая его, чтобы оторвать от нее. Лотос был у нее в волосах, и ветер трепал его, чтобы отбросить прочь, но вода была спокойной, и цветы на озере не шевелили ни лепестками, ни стеблями.

Говорил Робин. «Мне не приказывали идти. Мне приказали не ехать.» Он начал объяснять ей о центральных маршрутах и южных маршрутах, о железных дорогах, о горах, пустынях и реках, о русском, чья жена была похожа на якорь — или это была веревка, с которой он ее сравнивал? Наконец он сказал: «Я жду, когда ко мне вернутся силы, а потом я пойду».

— Сколько времени пройдет, прежде чем ты станешь в форме?

После короткого колебания он сказал: «Я лгу даже самому себе. Я жду не физической силы, а морального мужества — и оно на самом деле не имеет большого отношения к работе в секретной службе. Это просто… арена, на которой я борюсь. Я жду знака, который скажет «Уходи» и даст мне силы сделать то, что я должен сделать — оставить тебя в покое».

«Навсегда, чтобы не возвращаться? Она говорила очень спокойно.

«Я не знаю. Найду ли я другую монету и смогу ли расшифровать ее? Затем, неожиданно решительно: «Энн, я тону».

«Что? Лодка протекает? Она поспешно села и выглянула за борт.

Он громко рассмеялся, свежим смехом, который развеял некоторые фантазии, которые его слова и манеры вызывали у озера, чтобы напугать ее. Он сказал: «Не шикара, Энн. Только я». Затем серьезно, но не трагично, он сказал: «Я уже говорил тебе. На меня обрушивается больше любви, чем Бог дал мне вынести».

«О нет, Робин, нет! Мы не просим тебя ничего отдавать взамен, никто из нас. Мы только хотим, чтобы ты была собой, была счастлива».

Он решительно сказал: «Любовь — это груз, и я не думаю, что смогу нести его, не сломавшись. Если бы это сломало меня, я бы стал лучшим мужем, лучшим сыном, лучшим отцом. Но… я не могу добровольно позволить сломать себя, Энн! Я не могу. Ты не могла! Никто не может!»

Она подумала, что он, возможно, имеет в виду избыток домашней обстановки, которая окружала его с тех пор, как он вернулся. Она подумала, что он, возможно, воображает, что с детьми будет всю жизнь привязан к мощеным дорогам и мягкому комфорту. Она думала о сотне вещей, пока ветер свистел у нее в ушах.

Она сказала: «Давай ненадолго уедем от наших людей. Давай поднимемся в долину Синд. Твой отец говорит, что там красиво и дико. Мы можем менять лагерь так часто, как вы пожелаете. Питеру и Кэтрин придется приехать, но их можно нести в колясках. Я еще не очень окрепла, но когда мы доберемся до лагеря, ты сможешь ловить рыбу, стрелять и лазать по горам. Ты сможешь рисовать. Она сжала его правую руку обеими руками. Твердость и сухость во рту мешали ей сглотнуть, пока она ждала его ответа.

Он сказал: «Да. Хорошо. Этого хватит».

— Тогда мы отправляемся завтра!

«Это должно быть послезавтра. Мы не сможем договориться об этом на завтра. Я предупрежу Джагбира сегодня вечером.

Она прикусила губу, затем решила сказать это. «Пожалуйста, не приводи Джагбира, дорогой. Я думаю, он напоминает тебе обо всем, через что ты прошел. Он не часть этого… этого ужаса, который заставляет тебя верить, что ты не можешь любить людей. Он не знает ответа, он ничего не может тебе сказать.» Она закончила, глубоко дыша, и как только последнее слово слетело с ее губ, ей захотелось вспомнить его.

Это была старая ошибка — сражаться не в том бою. Она была дурой, когда представляла Джагбира своим врагом, человеком, который боролся с ней за Робин. Джагбир был на ее стороне, и он был другом. Ревность по отношению к Робину была последней глупостью. Робин боялся всех, кто приближался к нему. Он только что объяснил ей, что боится, как бы они не ворвались в него, чтобы изгнать неуютное присутствие, царящее над его духом. Но это присутствие, каким бы отталкивающим оно ни было, было даром Божьим, и он должен был бороться, чтобы человек не заменил его каким-либо меньшим даром. Теперь Энн поняла, что любой был ее союзником, кто мог помочь ей показать Робин, что человеческая любовь не обязательно должна быть требовательной. Если уличная женщина могла на мгновение убедить его в реальности какой бы то ни было любви, эта женщина была ее союзницей и заслуживала ее любви. Если бы Джагбир мог показать ему реальность верной, безмолвной, всеотдающей преданности, Джагбир был бы ее союзником и другом. Но слова были сказаны, и Робин быстро подхватил их. «Очень хорошо. Я оставлю Джагбира здесь.

Враг дул с гор, и она отдернула голову, зная, что это ненастоящее, просто дикий ветер ее воображения. Но цветок лотоса выпал из ее волос и упал на поверхность озера, где и остался лежать неподвижно, распустив лепестки.

ГЛАВА 18

Сидя перед палаткой, она смотрела, как Робин спускается по склону горы. Он ушел из предыдущего лагеря в пять утра, чтобы осмотреть боковую долину в поисках цветов и присоединиться к остальным здесь.

Она услышала, как разносчик сказал ей, что завтрак готов, и кивком подтвердила сообщение, но головы не повернула. К этому времени они были в пути уже пять дней, и разбивка лагеря превратилась в легкую рутину. Ей пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть утесы под скрытой вершиной горы. Ниже утесов травянистые альпы нависали над поверхностью скалы. Ниже склон круто уходил вниз, заросший тонкими, ненадежно закрепленными соснами. Ламмергейер крошечной точкой кружил по поверхности утесов, ветер нес его темную стремительную тень над сурком в его норе и зайцем в его облике. Она увидела, как Робин сбежал по склону и нырнул в сосны. Двадцать минут спустя он вышел на последний склон, ступая теперь широким, легким шагом. Он не остановился у ручья, а пошел прямо через него, перепрыгивая с камня на камень, а когда валуны провалились, спустился вниз, чтобы перейти вброд кипящую ледяную воду. Затем он побежал к ней вверх по склону и оказался на траве. Его светло-серые твидовые брюки были мокрыми ниже пояса, и ветерок не мог шевелить его мокрые от пота растрепанные волосы. В правой руке он небрежно держал букет цветов.

Он протянул руку. — Я нашел это там, на утесе.

«Над альпами? Это выглядит ужасно круто.

«Так и есть. Посмотри, разве это не похоже