Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 - Дэн Браун

юридической точки зрения, если его мать и отец умерли либо признаны таковыми, он единственный законный собственник дома. Так ему сказал Гектор, хотя до восемнадцати лет судья и будет управлять его имуществом в качестве опекуна, а вот потом, по идее, он уже сам сможет решить, продавать эти четыре стены или возвращаться туда жить (и чем заниматься?).

Он так и не узнал, куда делись сто сорок овец его отца. Скорее всего, их продали какой-нибудь семье из долины или просто отдали. Овца в среднем живет десять или двенадцать лет, значит те, что в то время были ягнятами, может, еще и живы. Оливо пытается вспомнить их глаза, припомнить, как блеяли малыши, когда звали мать, как беспокойно и довольно семенили, а также как отец брал одного из них на руки и, унося в сарай, говорил Оливо: «Попрощайся с ним и поблагодари, потому что он жертвует собой ради нас».

22

Слышен какой-то тихий звук, какой-то повторяющийся стук.

Оливо приоткрывает глаза: большой кварцевый циферблат на письменном столе светит тускло и показывает три пятнадцать.

Прислушивается. В квартире тихо. Соня, должно быть, пошла спать. Шум с автострады доносится редко и приглушен двойными стеклами. И все же вот он опять, этот стук. Идет из-за двери.

Оливо садится в кровати и смотрит на дверь, словно может увидеть сквозь нее.

Снова едва уловимый «тук-тук». Так ему послышалось или нет?

Встает, подходит к двери, берется за ручку, слегка нажимает на нее, но останавливается и прислушивается. За дверным полотном различает чье-то дыхание. И запах сигарет, кебаба и пива, смешанный с приятным запахом, который всегда исходит от нее, от ее кожи.

Приоткрывает дверь. Она заглядывает в щель. В коридоре хоть и темно, но две лиловые тени на ее веках словно подсвечивают лицо.

– Разбудила?

– Да.

– Прости, не могла уснуть. Я все думала.

– Но я уже на пятистах восьмидесяти девяти.

– Не важно. Говорить буду я. Или же просто помолчим. Пять минут.

Оливо думает, но не сказать, что ему очень хорошо думается, когда она в пяти метрах от него. И он отступает от двери, отпуская ручку. Пусть сама Манон и решает.

И она решает – осторожно открывает створку, чтобы войти. А затем закрывает за собой дверь.

– Идем в кровать, – говорит. – Если уснешь, обещаю, что будить не стану и уйду.

– Угу.

В темноте, прореженной лишь кварцевыми часами, Манон растягивается на кровати в джинсах и толстовке, только ноги голые. Укладывается у стены, положив голову на руку, согнутую в локте, и оставляя свободными примерно шестьдесят сантиметров. Для тощего Оливо этого более чем достаточно. И хотя плечи его по-мальчишески худые, но уже широкие, как у мужчины, каким он скоро будет.

Теперь они лежат близко, ближе, чем в прошлый раз в этой же самой постели.

– Ты просто взбесил мою мать. Что такое?

Оливо молчит. Из-за нее он уже превысил однажды свой лимит в шестьсот слов. И в следующие дни было адски трудно возместить эти перерасходованные шестьсот девяносто два слова. Он распределил их на два дня, так что в один пришлось обходиться двумястами пятьюдесятью тремя словами, а в другой – двумястами пятьюдесятью пятью. Настоящая пытка, особенно в школе, когда учителя время от времени спрашивают его, хотя еще и присматриваются, а может, потому и спрашивают, что хотят по-доброму быстрее втянуть его в учебу.

– Ты испугался? – спрашивает она.

Оливо понимает – она знает о том, что случилось в тот вечер, – хотя он не догадывается, откуда ей все известно…

– Когда я пришла, мать не спала и к тому же была довольно пьяна. Мы поругались. Ты нас не слышал?

– Нет.

– Она взбесилась из-за того, что я поздно пришла. Можно подумать, в первый раз. Ясно, что это был повод отвести душу. «Ты-то хоть не лезь, – сказала она, – с меня хватит и Оливо, который делает все, чтобы испортить мне карьеру». В общем, мы послали друг друга.

Оливо знает, что послали они друг друга совсем не из-за того, что Соня Спирлари принялась рассказывать Манон о похищении, вторжении полиции и об оставленных им в управлении свидетельских показаниях, разрушивших все ее планы. Конечно, остается обычная версия – компьютер, оставленный на…

– Она была такая злая, что, как всегда, оставила компьютер на столе. – Что и требовалось доказать, не знаю, понятно ли объясняю. – Так что, когда она пошла спать, я посмотрела одним глазком, только чтобы удостовериться, что она не втянула тебя в какие-нибудь неприятности… Должна сказать, ты настоящий уникум! В один вечер убежать от пятерых нацистов и послать ее куда подальше прямо в полиции, где тебя использовали как приманку! Круто, чувак! – И кладет руку ему на грудь.

Оливо замирает, прислушиваясь к своему дыханию, которое поднимает и опускает такую легкую руку. Другая ее рука постепенно уходит из-под головы и сползает к нему на плечо. Короткая челка щекочет ему щеку, а волосы касаются шеи.

– В любом случае это из-за нее ты оказался втянут в эту историю с расследованием, и ей плевать на то, что с тобой могло случиться. Она помешана на карьере! Мой отец – слишком добрый человек, чтобы говорить о ней плохо, но и так ясно, что брак развалился оттого, что ей важнее было стать комиссаршей, чем проводить время с нами.

Манон устраивается поудобнее, приподнимает ногу и кладет ее на ноги Оливо. Так что теперь их тела тесно прижаты друг к другу.

– Обычно родители спорят из-за того, с кем останется ребенок, кто с ним будет проводить выходные и каникулы. А моя мать даже не возражала, когда папа сказал, что будет лучше, если я стану жить с ним. Я все понимаю: в полиции рулят мужчины, и женщине с маленьким ребенком нелегко сделать карьеру. Однако она все равно невероятная эгоистка.

Манон приподнимает голову и прижимается лицом к шее Оливо, почти касаясь ее губами.

– Конечно, это немного глупо! – шепчет Манон. Ее слова мелкими мурашками шелестят по коже Оливо. – Жаловаться тебе на моих родителей, когда твои… – И новое прикосновение губ и щекочущее дыхание заставляют Оливо приподнять голову, еще больше подвергнув опасности прежде не распознанные чувствительные сантиметры на шее.

И тут Манон целует его, ее горячие губы невероятно обжигают.

Оливо обалдевает и невольно обнимает ее, испытывая легкое волнение.

Манон садится на него верхом.

– Не важно, если ты этим никогда не занимался, – говорит она, поочередно касаясь губами его век. – Не двигайся. Я сама все сделаю.

Засовывает руку ему под свитер и находит его