Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 - Дэн Браун

Оливо немыслимо жарко, его трясет.

Манон берет его руку и кладет себе на грудь. Она очень твердая, небольшая, абсолютно симметричная. Оливо не отдергивает руку, а Манон между тем, сидя на нем, начинает тереться о него. Оливо вспоминает, что видел, как точно так же терлась о дерево лошадь, пока не содрала кору.

«Это происходит…» – единственная мысль, которую ему удается осознать в жару, в пылу и в замешательстве, но сразу же что-то другое всплывает в сознании – тот звук, тот стук, который он слышал в цистерне, где лежал несколько часов назад связанный с мешком на голове.

Манон стягивает с себя свитер и остается в лифчике. Ее кожа светится ярче кварцевых часов, и, выпрямив спину, она одной рукой пытается расстегнуть ремень его брюк и теперь давит на Оливо всем своим весом.

Оливо раскидывает руки, словно сдаваясь, но ее двигающееся тело словно камень, словно срубленное дерево давит на него, а ее объятия сжимают его, словно тиски.

Ему хочется пошевелить ногами, повернуться на бок, но он снова будто оказывается в цистерне, зажатый и насильно удерживаемый. Или как в багажнике «темпры»: маленький, одетый в одну пижаму, в темноте и воде, которая потихоньку просачивается, замораживая его.

Манон расстегивает ремень и пуговицы на коричневых вельветовых брюках и запускает в них руку.

И тогда Оливо кричит.

Кричит так, как не кричал в цистерне и как не кричал в багажнике в ту декабрьскую ночь. Как никогда не кричал за эти последние восемь лет, даже когда Мунджу подвесил его на высоте девять метров, или когда оказался лицом к лицу с медведем в швейцарском лесу, или когда спускался в пещеру, чтобы освободить детей.

И теперь из него вырываются тысячи всех тех криков, которые он сдерживал прежде, тысячи воплей, вызванных страхами, в которых он боялся признаться, и клаустрофобией. От его крика у Манон округлились глаза, но еще страшнее становится самому Оливо. От того, что он как бы видит себя со стороны – свой огромный распахнутый рот, готовый заглотнуть все вокруг.

И тогда он хватает Манон, сбрасывает ее с себя и сталкивает с кровати, затем соскакивает на пол, перешагивает через нее и бросается в ванную.

При этом он не перестает кричать, не может замолчать, даже когда, распахнув дверь, вбегает в ванную и закрывается там.

Хватает висящий в ванной халат и засовывает себе в разинутый рот. Вопль заглушен, но не задушен. Он даже не знает, дышал ли он вообще после того, как закричал, и именно в эту минуту он понял Мунка[411], «Гернику»[412], Фосколо, Лигабуэ, Леопарди[413], «Лаокоона»[414], обезглавленного Юдифью Олоферна[415], «Сатурна, пожирающего своих детей»[416], Джима Моррисона[417], графа Уголино[418] и понял, почему текут часы Дали[419]. И когда понял все это и многое другое, крик стал наконец-то затихать.

– Оливо! – повторяет за дверью Манон уже непонятно сколько времени. – Оливо!

Он замирает посреди ванной, брюки расстегнуты, халат во рту.

– Я не хотела тебя напугать, черт возьми! – произносит, пытаясь говорить не очень громко. – Если тебе было плохо, сказал бы…

– Какого хрена здесь происходит? – Это спрашивает Соня Спирлари.

В отличие от Манон она делает все, чтобы ее услышали.

– Не знаю, Оливо закрылся в ванной. Может, ему приснился кошмар?!

– Кошмар, как же! Который ты устроила ему в лифчике?!

– Да нет же, я собиралась…

– На него забраться ты собиралась! Думаешь, не знаю, что уже позавчера вечером торчала у него в комнате? Ты соображаешь или нет, что он несовершеннолетний и под моей опекой?

– И что? Я тоже несовершеннолетняя под твоей опекой, черт побери! И как ты меня опекаешь, смотреть противно!

– Если ты ему что-то сделала…

– Да что я сделала? Я ему только приятное могла сделать! А вот кому на самом деле насрать на этого беднягу?!

– Бедняга – ты!

– Нет, бедняга – он! После такой говенной жизни ему случилось попасть к карьеристке, к полицейской твари, из-за которой его чуть не убили нацисты.

– Манон! Ты должна прекратить шарить в моем компьютере!

– Тогда уноси свой компьютер к себе в комнату!

Слышится отчетливый звук пощечины. Потом еще. Где-то четыре шлепка. Наверное, Соня надавала пощечин Манон, а Манон надавала Соне. Или Манон – матери, а мать – дочери. Или же это Соня ударила Манон по лицу два раза. Или Манон…

– Оливо! Выйди, пожалуйста! – Это голос Сони.

– Оливо! Ну давай же, открывай! – снова просит Манон. Похоже, она плачет.

Оливо садится на опущенную крышку унитаза и хватается руками за голову. Не понимает: это стыд, злоба или страх…

– Оливо, ты меня слышишь? – Это опять Соня. – Не делай глупостей, понял?

Тишина. Оливо слышит, как они шепчутся за дверью.

– У тебя в ванной нет, случайно, лезвий для бритвы?

– Мама!.. Я уже три года пользуюсь лазерным депилятором!

– Да? И как?

– Будем сейчас это обсуждать? Надавала мне только что пощечин, а теперь хочешь стать мамой-подружкой?

– Ты меня тоже ударила! И теперь хочешь стать дочкой-шлюхой?

– Мама! Не смей! Утром позвоню папе, хочу вернуться домой!

– Молодец, жаль, но я только что написала ему, и он приедет за тобой в восемь часов.

– Иди к черту! – восклицает Манон. Теперь она точно плачет.

– Это ты пошла в жопу! Вот, отправляйся спать, сделай миру одолжение!

Слышны удаляющиеся шаги шлепающих по полу босых ног.

– Куда идешь? Это комната Оливо!

– Это моя комната! Отдай ему свою, ведь это твой эксперимент. Или пусть спит на диване. Он очень удобный!

Хлопает дверь.

Оливо думает о своей куртке и своих книгах, закрытых в той комнате с незнакомым человеком.

– Остаюсь здесь, – произносит.

– Ну что ты говоришь, Оливо? Выходи, пожалуйста!

– Когда обе уйдете.

Тишина. Соня соображает, как быть.

– Знаешь, ты прав. Ты оказался в клетке с двумя чокнутыми. Это гораздо хуже, чем приют. Утром позвоню Гектору. Закончишь эту неделю в школе, как и обещала, после возвратишься в приют. Мы и так слишком о многом тебя попросили.

– О’кей, – отвечает он.

Соня еще недолго стоит у двери, затем и ее шаги удаляются.

Оливо забирается в ванну, сворачивает из халата подушку и калачиком укладывается посередине в этой белой раковине.

Женский голос начинает напевать: «Эта история Оливо Деперо-о-о, который мог наконец потерять девственность! Но решил поорать, как приду-у-урок! Как же грустна эта история Оливо-о-о Де-пе-ро-о-о!»

Он знает, что