Лотос и ветер - Джон Мастерс

погонщики, бредущие, как пугала, каждый так закутался в одеяло, что наружу торчал только нос. Дальше тропа снова огибала скалу и исчезала из виду, а зубчатые горы поднимались ввысь, пронзая низкие облака.

Снова посмотрев вперед, он увидел еще больше верблюдов, гуркхов, погонщиков верблюдов. Тропинка спускалась по крутому склону к началу каменистой равнины. Больше он ничего не мог разглядеть, потому что небо висело над головой серым ковром, а клочья заснеженных облаков тянулись за предгорьями. Должно быть, там, на перевале, который они пересекли вчера, шел снег. Было 23 декабря 1879 года. Два дня до Рождества.

Верблюды продолжали идти по тропе, огибая угол скалы, пересекая ручей, спускаясь по склону. Их поклажа — мука, крупа, мясо, боеприпасы, палатки и котлы для приготовления пищи — раскачивалась в такт их широким шагам. На одном верблюде были навьючены две корзины-носилки, называемые каджава. В одном из них лежал мужчина, его вес уравновешивался парой мешков риса в каджаве с другой стороны. Робин говорила с ним ранее днем; у него была сильная лихорадка из-за пневмонии, и движение верблюда вызывало у него рвоту каждые несколько минут. Они должны поместить его в больницу. Но здесь не было больницы, и афганцы сомкнулись за последним бойцом, когда тот проходил мимо, и последовали за ним, чтобы забрать отставших и больных.

Робин снова обернулась и посмотрела на горы. Они поднимались к облакам, а в облаках поднимались все выше и выше, возможно, к солнечному свету. В горах выпал снег, и никто не видел, как он падал. Он процитировал вслух: «В спокойной темноте безлунных ночей, в одиноком сиянии дня снег ложится на эту гору; никто не видит его там, ни когда хлопья горят в лучах заходящего солнца, ни когда лучи звезд пробиваются сквозь них». Он задрожал от сильной потребности увидеть тайный снег. Но, если бы он увидел, снег больше не был бы тайной. Его собственное присутствие и тот факт, что он видел, лишили бы магию снега и одинокого ветра, который его гнал. Если бы он увидел, Джагбир увидел бы, и Джагбир подул бы на ногти и сказал: «Снег, сахиб», как будто ни один из них никогда раньше не видел снега, и начал бы собирать хворост для костра; огонь затрещал бы, тайна рассеялась бы, уступив место уюту.

Верблюды яростно шарахались, проходя мимо него, а погонщики с руганью тянулись вверх, чтобы ухватиться за передние веревки. Воздух был полон необычного, но неописуемого шума, издаваемого пустыми банками из-под гхи, когда их листовой металл сгибается и выпрямляется под давлением. Ни на одном из верблюдовне было пустых банок, и Робин постепенно понял, что Джагбир имитирует этот неподражаемый шум. Он повернул голову. «Джагбир, прекрати немедленно! Ты хочешь, чтобы один из этих верблюдов сломал ногу?

Молодой гуркх застенчиво улыбнулся. — Нет, сахиб.

— Хорошо. Теперь возвращайся и скажи Найку Дханбахадуру, чтобы он поднялся ко мне, пожалуйста.

— Хузур?

Робин вздохнула. Джагбир мог понять любой оттенок смысла в собачьем лае или ржании лошади, но когда с ним заговаривал человек, его низкий лоб морщился, а гладкое лицо покрывалось болезненными морщинами. Это не было глупостью, хотя и выглядело так. Джагбир мог понять все, и быстро, если это было изложено ему каким-то иным способом, кроме слов — если он это видел, например, или чувствовал. — Пожалуйста, вернись и скажи Найку Дханбахадуру, чтобы он поднялся ко мне, — повторила Робин.

«Хавас! Лоб санитара разгладился. Он снял с плеча винтовку, правильно перехватил ее в точке равновесия, развернулся на каблуках и бросился назад вдоль колонны. Он бежал так, словно от этого зависела его жизнь. Секунду Робин наблюдала за ним, затем улыбнулась и снова двинулась вперед. Британский солдат пробежал бы несколько шагов, остановился на обочине и передал бы свое сообщение, когда Дханбахадур поравнялся бы с ним. Но Джагбиру было велено возвращаться, и он возвращался. Робин положил левую руку на рукоять меча и подумал об Анне Хилдрет. Должно быть, он влюблен, раз так часто думает о ней. Она снилась ему по ночам. Она была доброй, открытой и нежной. Она была красива. Но… но что? Он мог бы спросить ее. Да, но…

Он не услышал, как рядом с ним зацокала лошадь. Оклик всадника вырвал его из задумчивости, и он был озадачен, даже слушая, потому что последней картиной в его сознании была не Энн, а залитый солнцем снег.

«Привет, Сэвидж! Твоя компания сегодня занимается сопровождением багажа? Это был глупый вопрос. Ни по какой другой причине он не оказался бы здесь, среди верблюдов, и его компания не была бы разбросана небольшими группами вверх и вниз по громоздкой, уязвимой колонне. Он сказал: «Да». Он заметил, что большинство людей могут ответить на эти разговорные уловки приятной улыбкой и легкой фразой. Он хотел бы обладать этим умением, но у него его не было. Он просто решительно сказал «Да». Он часто чувствовал, как его собратья-офицеры тянутся к нему за что-то, за что можно было бы ухватиться, за руку, шутку, разделенную сентиментальность, но ему нечего было предложить, и он сожалел об этом — ну, возможно, не сожалел; он не был уверен в этом.

Это был Алан Маклейн из «Хайлендерс», высокий, кирпичного цвета субалтерн ровесник Робина, со свирепыми золотистыми усами и ярко-голубыми глазами, со значком «Хайлендерс Макдональдс» — вороном на скале — на левой стороне его куртки цвета хаки. Он перевел своего пони на шаг рядом с Робином. — Как ты думаешь, мы доберемся до Кабула завтра?

— Я не знаю. — После паузы Робин заставил себя добавить: — А ты что думаешь?

— По-моему, плохо дело, если мы этого не сделаем. Старая Альма чертовски осторожна. С осажденным генералом Бобсом мы должны были бы рвануть к черту за кожей, и дьявол забери хиндмоста. Эти бамшуты нас не остановят.

— Нет.

«Я полагаю, ему было трудно, когда у него были противоречивые приказы, но когда он решил ослушаться генерала Брайта и отправиться в Кабул, я должен был думать, что он будет действовать быстрее. — Не то чтобы нам приходилось драться, к несчастью.

«Не повезло,» машинально повторил Робин. Он еще не видел боевых действий. Всем остальным в полиции, казалось, не терпелось стрелять, обстреливать, колоть, убивать. Они непрерывно смазывали свои винтовки и жадно смотрели на пустынную местность, надеясь и тоскуя, почти так же, как они тосковали по девушкам и танцам. Он не знал, на что будет похожа битва. Это придет. Он не боялся. Это была профессия, для которой он был