Современный зарубежный детектив-11. Книги 1-19 - Сол Херцог

Генеральный секретарь позвонил ему домой тем утром из самолета, находившегося где-то над Северной Африкой, и приказал ему позвонить доктору Сэмми

Лоз. Размышляя о тысяче дел и участвуя в ближневосточном кризисе, он, по-видимому, беспокоился о загадочном состоянии Харланда. Правда, травма помешала Харланду выполнить задание на Западном берегу реки Иордан до прибытия Джайди на Ближний Восток, и он был раздражён. Тем не менее, с его стороны было очень любезно позвонить Лозу и выкроить время в его расписании ближе к вечеру.

«Встречи с этим человеком – на вес золота, понимаешь?» – сказал Джайди. «Он тебя вылечит, я в этом не сомневаюсь. Но взамен я ожидаю, что ты позаботишься о моём друге. Полагаю, у него сейчас может наступить трудный период. Договорились, Харланд».

Джайди в типичной манере прекратил разговор, не упомянув о трудностях доктора и о том, как Харланд мог бы помочь. Но Харланд слышал о Лозе и осмеливался надеяться, что после череды мануальных терапевтов, неврологов и ортопедов этот человек сможет ему помочь.

Он добрался до Пятой авеню и повернул направо, к Эмпайр-стейт-билдинг. Солнце светило ему в спину, и от усилий, которые приходилось прилагать, чтобы идти, словно клоун, он начал обильно потеть, что Харланд, некогда такой подтянутый и стройный, люто ненавидел. Он остановился, посмотрел на здание, возвышающееся в ярком, почти белом небе над Манхэттеном, и вспомнил строки, на которые ему указал Джайди: «Эта загадка из стали и камня — одновременно идеальная мишень и идеальное доказательство ненасилия, братства рас, эта возвышенная цель, царапающая небо и встречающая на пути истребляющие самолёты».

Джайди сказал, глядя на город из своего номера в башне ООН,

«Это написал в сорок восьмом году Э. Б. Уайт о том самом здании, в котором мы сейчас стоим. „Одна стая самолётов, размером не больше клина гусей, может быстро положить конец этой островной фантазии“. Великий художник должен быть провидцем, не так ли, Харланд? Он должен знать вещи, даже если не понимает, откуда они берутся. Смутные времена, Харланд. Смутные времена».

Харланд добрался до входа, где очередь доблестных американских туристов растянулась за угол, на 34-ю улицу, прошёл контроль безопасности и поднялся на лифте на шестьдесят четвёртый этаж. Он был рад прохладе и, выйдя из лифта, немного отдохнул, промокнув лицо и шею, сожалея о виски, которое, как он знал, вызвало у него потливость и запах. Он огляделся. В коридоре было довольно тихо, если не считать…

хрип и визг лифтов, поднимавшихся и нырявших сквозь 360 метров Эмпайр-стейт-билдинг. Дверь открылась, и оттуда выглянул мужчина в рубашке с короткими рукавами, пристально оглядел Харланда и, прежде чем вернуться, вернулся. В дальнем конце коридора другой мужчина в костюме и галстуке проявил к нему пристальный интерес. Харланд окликнул его, чтобы спросить, где находится кабинет доктора Лоза.

Мужчина махнул рукой, повернув голову. «Четверо внизу справа», — сказал он и вернулся к газете. Пробираясь вдоль стены, Харланд прошёл мимо третьего человека, сидевшего прямо у открытой двери. Этот был вооружён и не пытался это скрыть.

Он толкнул дверь, на которой было написано «Доктор Сэмми Лоз ДО ФААО», и увидел стройного мужчину в дымчато-голубой тунике, застёгнутой до самого горла, стоящего за стойкой регистрации. Он вышел, чтобы поприветствовать его.

«Вы, должно быть, Роберт Харланд. Простите, я отправил своего помощника организовать приём в больнице сегодня вечером». Он на мгновение замер, окинув Харланда взглядом. «Да, у вас очень болит». Лозу было лет тридцать пять, высокий лоб, волнистые, ухоженные волосы, тонкий, слегка горбатый нос и пухлые губы, которые легко расплывались в улыбке. Харланд предположил, что он иранец или армянин, хотя говорил с безупречным английским акцентом, и в его голосе слышалось беспокойство, когда он легко встречался взглядом с Харландом. «Да, нам нужно что-то с этим сделать немедленно. Пойдёмте», — сказал он, указывая на комнату.

«Иди сюда и сбрось вес с ног».

Харланд устроился на высокой кровати, испытывая тошноту от боли. Лоз начал записывать его историю болезни, но, видя, что Харланд больше не может сосредоточиться, помог ему снять брюки и рубашку и велел встать лицом к стене. Осмотрев его сзади минуту-другую, Лоз обошел его спереди и посмотрел на пациента, устремив взгляд примерно на пять дюймов вправо, чтобы, как предположил Харланд, осмотреть его целиком. Он положил одну руку на грудину Харланда, а другую – на середину его спины и слегка надавил примерно на пять минут. Его руки начали скользить по его туловищу, слегка задерживаясь на верхней и средней части груди, шее, позвоночнике и верхней части таза. Он был подобен чтецу Брайля, находящему смысл в каждой выпуклости и впадине, и пару раз останавливался и повторял движение, чтобы убедиться, что не ошибся. Затем его руки легли на следы и шрамы на скрюченном теле Харланда, и он взглянул ему в лицо, чтобы найти подтверждение своим подозрениям. «У вас была суровая, тяжёлая жизнь, мистер...

Харланд. Генеральный секретарь сказал мне, что вы были единственным выжившим в авиакатастрофе полтора года назад в Ла-Гуардиа. Я помню, как видел вашу фотографию в новостях по телевизору. Это было нечто.

Харланд кивнул.

«И эти ожоги на запястьях и лодыжках, шрамы на спине.

Они ведь старше, да? Что стало причиной их появления?

Харланд был смущён. Он не любил употреблять слово «пытка» — оно шокировало людей и вызывало сочувствие, которое ему было ни к чему.

«Это долгая история. В девяностых меня какое-то время держали в плену».

«Понятно», — мягко сказал Лоз. Он велел ему сесть на диван, а затем поднял ноги Харланда, чтобы тот мог лечь на спину.

«Не думаю, что смогу выдержать много манипуляций», — сказал Харланд, отметив при этом, что боль немного утихла.

«Я тоже», — сказал Лоз. Его руки переместились к ногам Харланда. Он согнул сначала одну ногу, затем другую, держа коленную чашечку в ладони.

«Что делают мужчины в коридоре?» — спросил Харланд.

«Это долгая история». Внимание Лоза было сосредоточено на другом.

Взгляд Харланда остановился на арабской надписи в простой рамке. «Что там написано?» — спросил он.

«А, это. Это предостережение против гордыни и высокомерия. Его написал человек по имени аль-Джазир через двести лет после смерти Пророка. Там говорится: «Благородный человек не притворяется благородным, так же как красноречивый человек не притворяется красноречивым. Когда человек преувеличивает свои достоинства, это происходит из-за того, что ему