Кровь в наших жилах - Татьяна Лаас

— Саша… — Она уткнулась ему в плечо. — Проводи меня до лешего.

— Конечно. Спасибо, что поняла. Я тебе все расскажу, хорошо? Жаль, что Баюшу не привлечь к опознанию девушек — слишком цинично её просить пробовать такую кровь. Кстати, пока не забыл. Баюша попробовала кровь, которой оплатили услуги Шульца. Голицын оказался не идиотом. Шульц надеялся на кровь Рюриковичей, но ему подсунули подделку.

Он отстранился, отпуская Лизу, и протянул ладонь:

— Ты или я?

— Я, — ответила Лиза, утягивая Сашу за собой в кромеж. За прозрачной завесой падал снег, суетились, прибывая кромешники, целеустремленно скользил по сугробам в сторону Вдовьего мыса линорм, дом сиял в темноте, зовя согреться и отдохнуть, но перед глазами Лизы так и стояла купальня в черных пятнах крови. Пока домой не тянуло — может, лес привычно успокоит и уймет беспокойство в мыслях. Умирать от жажды в сажени от воды — страшная смерть.

Земляничная поляна — яркое пятно среди снегов, — сама притянула Лизу, словно леший ждал её. Саша на прощание осторожно поцеловал её в висок, чуть царапая кожу отросшей щетиной и ушел кромежем обратно — его ждала служба.

Лиза тяжело опустилась на корточки, запуская руки в теплые, трепещущие на ветру резные листочки, пахнущие надеждой. Сосновый корень услужливо выскочил из земли, приглашая сесть. Лиза закрыла глаза, пытаясь услышать летние песни птиц, но только ухала где-то сова, предупреждая, что леший вот-вот придет.

— Фу-у-у! — шумно выдохнул леший. — То русского духа годами нет, то русским духом… Кровушкой от тебя то есть за версту несет, амператрица.

— Это, дедушка, не моя кровь.

— А то я не понимаю — мертвечиной пахнет, прости за прямоту. Не успела, да?

Она лишь кивнула. Не успела.

Кто-то большой и сильный сел рядом, притягивая Лизу к своему холодному плечу.

— Я ж тож… Не всегда успеваю, а потом говорят, что я злой и специально жру детей да стариков. Это жизнь: не всегда успеваш. Не всегда на коне. Так бывает, амператрица. Можа, чем помочь?

Ей в руку ткнулись холодные мужские пальцы:

— Скушай вот, первая ягодка. Вкусная.

— Спасибо, дедушка.

— Да какой я тебе дедушка! — хохотнул леший. И впрямь, голос у него сейчас был молодой. — Кушай и не кори себя за то, что жива. Живи за них. За тех, кто не смог. Живи так, чтобы не терять ни единой минуточки за зря, свиристелка.

— Я пытаюсь, только все равно больно.

— Жизнь не сказка. Тут бывает больно и страшно.

Пальцы забрали с ладони ягодку и сами запихнули её в рот Лизе. Земляника была сухая, сладкая до приторности, ароматная и теплая. Она обещала, что все еще наладится, просто в это надо верить.

— Кушай, свиристелка. Я тут че вспомнил…

Он замолчал, ожидая от Лизы хоть какой-то реакции. Она заставила себя выдавить:

— Да? И что же?

— Ты кромешниц просила. Я выполнил твою просьбу.

Лиза вздрогнула, представив, как на холодном, стылом перекрестке где-то сейчас плачет и замерзает малышка. Леший хохотнул:

— Да не трусь, свиристелка. Я ж не чудовище. Не забирают дитя — я его обратныть под землю, в теплую берлогу забираю. Никто ишшо из огонечков без родителей не остался. Вот и девочку забрали. Не трусь. Мир не без добрых людей.

— Знаешь, кто забрал?

— Знаю, как не знать. Соколов твой забрал. Ишшо и угрожал, ежели не дам. Я решил: а пущай забирает. Жизнь-то у него мимо прошла. Пущай с энтой девочкой порадуется. Вот. Я молодец?

Она похвалила его, обняв за холодную руку:

— Молодец.

— А ишшо… — он вздохнул тревожно. — Ты с Иваном-царевичем просила как-то помощи в Сосенках. Расспрашивала о барышнях тех в лесу. Я говорил с лисами да волками. Долго пришлось выяснять, но я узнал, амператрица. Девки те рванули из озера не в день, когда Идольмень замерз. Они раньшее рванули.

Лиза заставила себя открыть глаза и повернулась к «добру молодцу» — лешему сейчас, рыжему да голубоглазому, больше четверти века и не дать было.

— А когда они помчались из озера? Что их заставило нестись сломя голову в холода?

Он криво улыбнулся, показывая острые нечеловеческие зубы, и тут же стал уменьшаться, превращаясь в привычного старичка:

— Так вспомни ночку одну, когда Идольмень огнем горел. Как один маг вымещал зло на воде, огнями бья по льду да воде. Я тогда еще драного кота твоево гонял по лесу, думая, что змей он подколодный.

Лиза прошипела, все понимая:

— Х-х-холера…

— Агась. Вон тода и рванули кто мог наружу, а кто не мог — ховался на дне. Говорят, ашшо две валяются на берегу. Одна у Каменки, вторая у самого маяка вашнего. Бежали они из воды так, что только пятки кивали, забыв о боли — страх сгореть сильнее был. Не было у них времени вернуться правильно в Перыницу да в «Змеев дол» к ихнему владельцу. Где могли, там и выбежли из озера, замерзая от холода.

Он чуть потрепал её за плечо:

— Не кручинься, амператрица. Ты ж не знала.

Она лишь кивнула. Не знала. Не думала. Только злилась на воду да на Сашу, который отказался от неё тогда. Не далеко ушла от матери. Та тоже устроила истерику, только с чуть большими потерями. Урок на будущее — никогда не терять самообладания! Ей этого просто нельзя допускать.

— С другой стороны… Не выбежи они тогда — вы б и знать не знали о хвостатых русалках. Скушай вот ашшо ягодку! — на мелкой, скрюченной, с совиными когтями на концах ладошке лежала очередная земляничка. Так Лиза раньше карачуна все съест.

— Спасибо, дедушка…

Кромеж неожиданно кашлянул, привлекая к себе внимание. Лиза машинально сложила пальцы в слове «говори!».

Вихрев из кромежа предложил:

— А если попросить дедушку лешего помочь с Дашковым? Вдруг можно найти свидетелей ритуала, который над ним провели тридцать один год назад?

— Ась? — леший глянул в сторону. Видимо, он видел Ивана и за завесой кромежа. — Амператрица, где ты таких берешь, а? Глупые же ж! Это где это ж видано, чтобы кто-то больше тридцати лет в лесу жил? И сказочки про воронов, что живут триста лет не надо мне грить. Даже бер не всякий переступает порог в четвертый десяток лет.

Лиза просительно посмотрела на лешего, и тот вздохнул, сдаваясь:

— Веревки из меня вьешь, свиристелка… Шош с тобой делать-ти… Попробую я. Токмо не проси меня искать свидетелей ритуала, что провели над твоим Иваном-дураком. Там река. Там не моя власть. А рыбь вроде осетров да сомов мне не подчиняется, хоть и живет гораздо больше трех десятков лет.