Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

территорию возле здания, подгрести осенние листья и стебли прошлогодней травы. Ребята выполняли задание не очень охотно, но мусор все же постепенно собирался в кучи, и над городом плыл пахучий сизо-белый дым.

Никто не заметил, когда возле школы остановилась черная директорская машина и на школьный участок неторопливо прошел знакомый Харитону немногословный шофер:

— Поехали, шеф зовет.

— Какой шеф? — удивился Харитон.

— Мой шеф. Скажи своему — и катай.

Шофер повернулся и так же не спеша направился к машине, а Харитон, постояв немного, пошел следом.

Молча подъехали к конторе завода. У парадного входа шофер предупредительно распахнул перед Харитоном дверцу машины, сказал:

— Валяй к Вадиму Андреевичу, ждет.

Харитон не знал, что подумать. Не бывало такого, чтобы дядя Вадим вызывал его к себе да еще присылал машину. Наверное, что-то случилось. Может, дедушка Макар возвратился, привез хорошую новость и сегодня начнут отливать памятник?

От этих предположений тревожно и сладко билось сердце, но Харитон не был уверен, что именно поэтому его пригласили, и шел к директорскому кабинету на ватных ногах, интуитивно чувствуя, что не ради приятного сообщения он позван.

Секретарша дружелюбно улыбнулась ему, как знакомому, кивнула на дверь — заходи, мол.

Вадим Андреевич был не один. Напротив него за столом сидел совершенно незнакомый человек. Незнакомец, едва вошел Харитон, устремил на него взгляд, но хлопец не обратил внимания на мужчину. Он вопросительно смотрел на дядю, стараясь по выражению его лица угадать, по радостному или неприятному делу его сюда позвали.

— Ну, вот и Харитон… — произнес Вадим Андреевич, и Харитон почувствовал, что в его голосе прозвучали и неуверенность, и какая-то растерянность.

Харитон остановился возле стола и только теперь взглянул на того, кто сидел перед дядей. Незнакомец расположился спиной к окну, на его лицо падали тени. В глаза пареньку бросились как будто знакомые черты, но это ощущение сразу исчезло. Неизвестный, с виду уже в летах, потупился и скорее с жалостью, чем с любопытством, оцепенело-неподвижным взглядом смотрел на Харитона. Тому сделалось не по себе под этим пристальным взглядом, и он вопросительно посмотрел на дядю.

— Не узнаешь? — скупо улыбнулся Вадим Андреевич.

Харитон пожал плечами. Подумалось: верно, его, Харитона, приняли за кого-то другого, за какого-то озорника, а то, может, и за воришку и пришли к дяде жаловаться. И он отчужденно, даже враждебно еще раз взглянул на незнакомца. Глаза того потемнели, заморгали часто-часто и так виновато, что Харитон даже растерялся, понял: моргая вот так, человек жаловаться не может. И что-то знакомое снова промелькнуло в них. Но человека с такими крупными, большими руками, мозолями на них, с таким загаром и глубокими морщинами возле носа и на подбородке, с такой грустью в полузакрытых глазах ему не приходилось видеть.

— Ну хорошо, — произнес, вставая, дядя. — Пройдите сюда. Сейчас вам подадут чаю, поговорите на досуге…

Вадим Андреевич провел Харитона с незнакомцем в комнатку за своим кабинетом, ту самую, в которой Харитон уже не раз обедал или полдничал в обществе помощников дяди. Не успели они усесться, как дядя вышел, плотно притворив за собой дверь. Харитон беспомощным взглядом проводил его, с затаенной тревогой и любопытством взглянул на незнакомца. И снова что-то знакомое промелькнуло в его памяти, но тут же исчезло.

— Ну, Харитон, не узнаешь? — наконец проговорил мужчина хриплым, простуженным голосом.

Харитон помотал головой.

— Я твой отец, родной отец.

Если бы вдруг ударил гром среди ясного неба или закачался пол под ногами от десятибалльного землетрясения, и тогда бы Харитон так не удивился и не испугался бы.

В страхе и оцепенении смотрел он на незнакомца, помимо воли убеждаясь, что сказанное им правда: глаза неизвестного были очень похожи на глаза того человека, который каждый день смотрел на него с портрета в Бузинном и которого он, не задумываясь, называл папой.

— Вот так-то, сын. Не надеялся ты повидать родного отца. И я тоже… Думалось, никогда в жизни не встретимся, а оно вишь как… На жизненном пути — как на долгой ниве…

Харитон хмуро молчал.

— Поверь, сын, что не моя вина в этом… Вернее, не во всем моя вина. Так сложилось… Такова жизнь.

Старший Колумбас, бравый морячок Колумбас, в фигуре которого не осталось ничего моряцкого, виновато сутулился перед сыном, почти взрослым сыном, мял в пальцах сигарету, не находя слов оправдания.

— Тебя убедили, что я погиб. Это так, это верно. Для твоей покойной мамы я действительно погиб… Так сложилось… Жизнь, сынок, это сложная вещь. В ней бывают такие неожиданные повороты, разыгрываются такие штормы и тайфуны, что… Видишь ли, сынок, в молодости все видится иначе, все не так… Думалось нам с твоей мамой, что жить будем счастливо, да не суждено было… Не созданы мы были для счастья. Меня тянуло море, а твоя мама этого не понимала, вот и разошлись наши пути.

Харитон сидел оторопев, равнодушно слушая поразительные слова и в то же время как бы не слыша их.

— Тогда мы договорились… по-хорошему, без всякого зла, по обоюдному согласию. Оставил я твоей маме все движимое и недвижимое; денежной помощи она не пожелала, только попросила бумагу прислать… Ну, такую, чтобы перед людьми не было стыдно. Будто погиб я… Трагедия, одним словом. И чтоб никогда не являлся…

Для Харитона постепенно прояснялся смысл драмы, разыгравшейся между его родителями. Он был уже не маленький. От жалости у него заныло сердце, когда откуда-то, из глубокого тайника, вышла мама, склонила голову, тихо заплакала. Ему хотелось, чтобы эта жалость распространилась и на человека, называвшего себя его отцом, но жалость не появлялась — ему был безразличен тот, кто, виновато согнувшись, сидел перед ним.

— Так бы оно и было, хотя я никогда не забывал о тебе, знал, что растешь, существуешь на свете. Но я строго выполнял мамино требование, поселился далеко на севере, у самого Ледовитого океана, не наведывался в родные края. И только случайно появился один односельчанин, разговорились, он и рассказал о маме… о такой беде… И тогда я немедля приехал…

Отец несмело глянул на сына, с минуту ждал, что тот скажет. Но Харитон молчал, только с интересом, вопросительно смотрел на отца.

— Собирайся, сынок, поедем… Не пропадешь! Морскому или какому другому делу научу… прокормлю. Как положено, жить будешь. У меня, правда, есть семья, детей двое, родные они тебе… полюбишь их. Как же, ведь не чужие…

Что-то незнакомое, теплое и в то же время обидное шевельнулось в душе Харитона, но он быстро отогнал это. Ему стало даже любопытно. Вон как оно выходит: думал, остался один-одинешенек, совсем