Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

— Все же с отцом лучше, чем у чужих людей.

У Харитона прорезался голос. Обидел его отец такими словами. Как он посмел сказать, подумать, что его сын живет у чужих людей?!

— Не чужие они. Свои… родные!

Колумбас-отец в удивлении широко раскрыл глаза, помолчал — понял, что сказал не то. Покраснел то ли от стыда, то ли от досады: в самом деле, разве мог его сын до пятнадцати лет жить среди чужих?

— Безусловно, свои, хоть далекая, а родня… Но все не отец… Один я теперь у тебя…

На глазах у отца задрожали слезы, он жалобно смотрел на сына, не ведая, как к нему подступиться. Потому что хотя и знал, что Харитон ему сын, но должен был выпестовать в себе отцовские чувства, ведь еще вчера, даже сегодня утром не представлял себе Харитона, мог кого угодно из восьмиклассников, встретив на улице, принять за своего сына.

Слезы не растрогали Харитона. Наоборот, ему стало неприятно видеть этого расчувствовавшегося человека, называвшегося отцом. Он заподозрил, что слезы заискрились у него в глазах с единственной целью — разжалобить сына. Отвел в сторону взгляд, посмотрел на дверь. Хоть бы дядя Вадим вошел и выпустил на волю, не хотелось больше вести разговор с этим странным незнакомцем!

Вадим Андреевич, словно почувствовав беззащитность Харитона, вошел в комнату.

— Ну как, товарищи Колумбасы? — бодро спросил он наигранным голосом. — Поговорили? Достигли взаимопонимания?

— Как будто так… — неуверенно буркнул отец.

— Как решаешь свою судьбу, Харитон? — вопросительно глянул Громовой на Харитона. — С отцом едешь или у нас останешься?

— Никуда я не поеду! — Харитон покраснел как рак.

— Не хочет сынок ехать с отцом… не хочет. — Колумбас-старший заспешил, встал, обиженно склонил голову. — Такие-то теперь детки… самостоятельные!.. Да и то сказать — откуда ему знать отца?

— Это верно, — согласился директор.

— Так что не знаю, как и быть, — еще ниже повесил голову старший Колумбас. — Заработки у меня обыкновенные, рабочие, а семья ведь… Буду высылать что смогу…

Харитон, поняв, в чем дело, покраснел.

— Ничего высылать не нужно, — сказал Вадим Андреевич. — Не чужой нам Харитон. Жил с нами до сих пор, будет жить и дальше, пока не встанет на ноги…

— Ну, как хотите… Спасибо, что пригрели, не бросили…

— Не за что благодарить.

— Все же…

Чтобы не терзаться, Харитон бросил взгляд на дядю:

— Меня там ждут… в школе.

Вадим Андреевич промолчал, не зная, как себя вести. Первым опомнился отец.

— Так что ж… беги, сынок. Дело — в первую очередь.

— До свидания, — хмуро вымолвил Харитон, несмело направляясь к двери.

— Прощай, сынок! Не забывай отца… Ежели что, помни — не брошу.

Харитон, не сказав ни слова, исчез за дверью.

— Вот так-то, Вадим Андреевич, бывает на свете. Никто не в силах предвидеть свою судьбу, не знаешь, где тебя встретит радость, а где печаль…

Это верно, у каждого свои радости и свои печали.

V

Словно в воду опущенный ходил все эти дни Харитон.

Ляна оставила его в покое, иногда даже не будила на зарядку. Едва открыв глаза, она выбегала из дому и, сдерживая тревожное биение сердца, обращалась взглядом к вязу. В гнезде мирно дремали аисты. Позабыв обо всем на свете, даже о том, что утром надо делать зарядку, не сводила глаз с аистов, ловила каждое их движение. Она жила какой-то ей самой не понятной жизнью, не вспоминая о школе, о деде, о Харитоне, даже о маме.

Сначала Харитон облегченно вздохнул, а затем почувствовал себя обиженным, стал возмущаться таким непостоянством в характере сестры: то она надоедала своими вниманием и заботой, то совсем забросила, будто Харитон для нее больше не существовал.

С нетерпением ждал он письма от Яриськи. Думалось, что весточка от давнишней подруги прилетит немедленно, с первым самолетом, но дни шли, а самолеты не приносили ни одного слова.

Харитон вздыхал, хотя и понимал, что в Бузинном самолеты не приземляются, поэтому следовало ждать не авиаписьма, а самого обыкновенного.

Письмо задерживалось не по вине Яриськи. Она написала его сразу, на другой же день опустила в почтовый ящик, не подозревая, что этого делать не стоило. Надо было еще раз наведаться к дядьке Сидору и положить письмо в его кирзовую сумку. Тогда оно скорее отправилось бы в путешествие, а так пришлось ему несколько дней пролежать в обществе таких же писем в почтовом ящике, о котором дядька Сидор вспоминал не часто.

Встревожил душу Харитона отцовский визит. Вроде бы спокойно и равнодушно встретил он весть, что отец не погиб геройской смертью в пучине океана, а был жив и здоров, но, расставшись с человеком, назвавшимся родным отцом, никак не мог прийти в себя, всю ночь до утра провел без сна. Терзался тем, что так непочтительно повел себя с ним. Ведь что ни говорите, а был он Харитону родным. Однако когда на другой день отец ненароком повстречался ему возле школы, у Харитона не повернулся язык сказать ему приветливое слово, не послушались ноги, чтобы подойти к отцу.

— Здравствуй, сын, — первым поздоровался отец, и в голосе его — боль и вина, унижение и надежда.

— Здравствуйте, — сухо ответил Харитон, проходя на непослушных ногах мимо отца.

Колумбас-старший последовал за сыном, и Харитон перепугался. Ему показалось, что сейчас все школьники догадаются, с какой целью этот человек шагает за ним. Не хотелось, чтобы одноклассники узнали о его странном отце. Было бы очень стыдно, если б все стало известно людям. Отец словно почувствовал настроение сына. Пройдя несколько шагов, остановился, бросил вслед:

— Ежели что, сынок, то я живу в Мурманске. Третья Морская… Найти нетрудно, справочное бюро сразу скажет… Не брошу…

Харитон на это — ни слова, но остановился, понурив голову, ждал, что скажет отец на прощание.

— Будь здоров, сынок… Не обижайся…

— До свидания, — по-школярски распрощался Харитон с отцом и, недовольный собою, отцом и всем на свете, устало поплелся по улице.

Харитон за эти дни как бы повзрослел, убедился, что жизнь значительно сложнее, нежели казалась ему. Он набросился на книжки, читал запоем и с тревогой ждал деда Макара — ему почему-то казалось, что только сталевар Журавлев вернет ему уверенность и душевный покой.

Вскоре вернулся Макар Ерофеевич.

— Не боги горшки обжигают, — были его первые слова, которые он повторял, как успел заметить Харитон, при всяком удобном случае.

Парень понял, что именно они определяли характер знатного мастера, его суть.

— Попробуем, — отвечал