Маракуда - Владимир Шеменев

— Вот послушайте, святой отец, что пишет Манчос в своем дневнике. — Гонсалесу было безразлично, слушает его монах или нет, главное, чтобы слушатель был, а в каком он будет состоянии — не важно. — У местных аборигенов существует поверье, что в это озеро великий Бог Солнца поверг своего противника Макунайму. Посадил на подводный трон и заточил там до скончания веков. С тех пор дух великого превратителя не находит покоя. Легенда гласит, что дотронувшийся до Макунаймы поменяется с ним телами: бог-колдун обретет покой, а новый король займет его место. Ибо трон, на котором восседает король тьмы, никогда не должен пустовать. Чтобы заполучить королевскую корону, нужно пообещать стать королем.

Монах отвлёкся от золотых грез, вскинув голову и промямлил заплетающимся языком:

— Предрассудки варваров… Нет Бога, кроме одного Бога. И вы как истинный христианин, дон Гонсалес, знаете, о ком я говорю. На дворе двадцатый век, а они пытаются запугать нас первобытными страхами.

— Начало века.

— Начало века или конец — нам без разницы, когда наставлять души грешников на путь истинный.

Рошель завозился в гамаке, но не смог перевернуться и затих.

— Камушини, в наказание за алчность, оставил Макунайме золотую корону, усыпанную рубинами и сапфирами, как небо усыпано звездами, и при этом проговорил: «Владеющий этой короной овладеет миром». — Гонсалес отложил рукопись. — Хорошее наказание, не правда ли, святой отец? Мне бы такое.

— А вдруг, мы не найдём храм? — монах с тревогой посмотрел на командора.

— Даже если мы не попадем в храм, я не сильно расстроюсь. На дне этого озера столько золота, что его хватит, чтобы купить Каракас или Рио-де-Жанейро. — Альварес встал и подошел к перилам. Оперся на них руками и чуть подался вперед, наслаждаясь пейзажем.

То, о чём он когда-то говорил, убеждая себя в своей правоте, сбывалось. Пароход шел под сплошным покровом леса. Верхушки деревьев смыкались, образуя зеленый тоннель, за которым ничего нельзя было рассмотреть. Только крики птиц откуда-то из гущи леса свидетельствовали о том, что тоннель живой.

— Я бы предпочел маленькую гасиенду[85] в десять тысяч гектаров и несколько сотен рабов.

— А у вас губа не дура, святой отец, — Гонсалес усмехнулся.

— Каждому свое, сын мой. — Люк перекрестился. — Одним елей, а другим пырей. Да простит Господь мою алчность!

Предчувствие надвигающейся беды

Солнце уже спряталось за холм, но зной не уходил.

Пват сидела под навесом и смотрела, как женщина кормит младенца. Карапуз болтал ручками и издавал громкие чавкающие звуки.

— Ой, не нравится мне это…

— Что?

— Вон та гора, — женщина кивнула головой в сторону холма.

Пват оторвала взгляд от созерцания ребёнка и посмотрела на вершину Даданавы (Холм Чудовищ), которая освещалась необычным образом. Свет заходящего солнца падал так, что холм по краям имел светящуюся корону, а со дна ущелья поднимался туман и кружил в виде легкой дымки, напоминающей открытую пасть дракона.

— Красиво, но еще красивей вечера на Каймановой реке, — Пват вздохнула, вспоминая, какой она видела там удивительный закат. Вспомнила Маракуду и его друзей. Ей стало грустно и одиноко от нахлынувших воспоминаний. «Завтра же пойду к отцу и скажу, что мне пора замуж», — от этой мысли на душе немного потеплело, и девочка улыбнулась.

— Гонец под вечер — плохой знак, — прокаркала старуха с морщинистой кожей и седыми волосами. Она сидела рядом с ними, скрючившись и вытянув перед собой худые, костлявые ноги. Между ног у неё стоял глиняной горшок. В нём старая индианка толкла кукурузные зерна деревянной ступкой.

Пват перевела взгляд в ту сторону, куда смотрела старуха, и успела заметить, что в мужской дом, спотыкаясь, вбежал Вайяма — дружок Мавы. «Что ему надо?» — мелькнула мысль. Нехорошее предчувствие, нахлынувшее на Пват, заставило встать и пойти туда же.

Зачем — она и сама не знала.

Что-то случилось там, в долине Акуты — там, где остались Маракуда, Онка и Мартин. Дракон, пожирающий гору, и гонец под вечер — такого совпадения еще никогда не было в их деревне.

Гонец с плохой новостью

Осторожно ступая, Пват подкралась к самой двери и замерла, вслушиваясь в то, о чём говорили в хижине. Сквозь щели в пальмовых листьях она видела только спину гонца и лица мужчин, повторяющих одно и то же: «Гринго[86], гринго пришли!»

Каракара хлопнул руками по голым коленкам, призывая всех к молчанию, и встал.

— Мы не оставим наших братьев из рода Акута, и мы будем биться рядом с ними плечом к плечу. Это говорю вам я, Каракара, вождь рода Кугуаров, сын Черного Ибиса, внук Черноголового Капуцина и правнук Летающей Черепахи.

— Вот это он загнул… — Пват знала, что её отец был сыном Черного Ибиса и внуком Черноголового Капуцина, но что он был правнуком Летающей Черепахи — первый раз слышала. «Надо будет у дедушки спросить, кто там еще из необычных животных у нас в роду прописался».

Её дед был последним жрецом муисков. Он жил на берегу озера в хижине из речного тростника и сторожил Макунайму. Вся процедура охраны состояла в том, чтобы раз в неделю проплыть по озеру на лодке в том месте, где на дне стоял трон божества, и рассыпать по воде белые или розовые лепестки орхидеи.

Цветы он выращивал на вырубке рядом со своей хижиной. Только цветы успокаивали гнев Макунаймы: напоминая ему о тех славных днях, когда в его честь мужчины бросали в озеро золотые украшения, девушки пели гимны, а жрецы устилали гладь озера шелковистыми лепестками, источающими нежное благоухание.

Чуть ли не каждый день Пват навещала дедушку, принося ему лепешки и ухаживая за его садом орхидей. За полвека, что Кикрикури прожил возле озера, он так и не стал на нём своим. Если жрец шел на рыбалку и забывал цветок, то Макунайма начинал кряхтеть, волноваться и даже браниться: поднималась волна и вся рыба тут же уходила на глубину. Но стоило только поднять бутон над головой и сказать: «Я везу тебе этот прекрасный цветок», — как озеро успокаивалось и затихало.

Пват знала про озеро если не всё, то почти всё: и про храм, и про злого Макунайму, и про золото, которым было покрыто дно. Она сама лично видела, как водоросли обвивают золотые чаши, как сквозь обручи проплывают стайки рыб, и песок там на самом деле золотой. Только Макунайму она не видела. Его