Маракуда - Владимир Шеменев

— Еще, еще, еще! — скандировали еноты, раскачивая летающий домик. Самые шустрые ломали ветви, освобождая стропы. В конце концов от их проделок корзина рухнула вниз. Ударившись о землю, домик развалился на части, отчего стал похож на разбитый плод дынного дерева.

Белые люди — шустрые люди

И тут случилось то, что должно было случиться.

На той стороне озера раздалось несколько щелчков. «Бах, бах!» — пронеслось над лесом. Щелчки были похожи на треск ломающихся сухих ветвей. Их нельзя было перепутать ни с одним из звуков, рождаемых джунглями. Так щелкают только палки белых людей, они называют их ружьями, а щелчки — выстрелами.

Лесную тишину разорвала очередная порция хаотичных выстрелов. Маракуда повернул голову и вытянул руку, показывая направление, откуда доносились звуки пальбы.

— Это возле озера. Бежим!

Друзья понеслись к озеру, оставляя за собой шум рассекаемой травы. Компания вылетела на откос и едва успела затормозить, как из-под ног в воду полетели комья песка и мелкие камни. Недалеко от того места, где ночевали друзья, раскинулся огромный лагерь. Десятки людей суетились на берегу, расставляя палатки и разводя костры.

— Откуда они взялись? — Пват посмотрела на Маракуду.

— Как говорит мой отец, «Белые люди — очень шустрые люди».

У страха глаза велики

Оскар был ирландец — рыжеволосый и конопатый. Вор, беглый каторжник, наемник. Одним словом, нехороший человек. К банде Гонсалеса он присоединился в Джорджтауне[93], где командор покупал «Гончего пса».

В его задачу входила охрана лагеря.

Рыжий, как прозвали его наемники, только заступил в караул, и ему еще не приелись окрестные пейзажи. Оскар с любопытством разглядывал «трех сестер», которые с грохотом падали вниз, искрясь в лучах сияющего солнца. За ними возвышались несколько кряжей, заканчивающиеся гранитными зубцами Комо-Маунтинс, которые утопали в мглистой дымке из-за низко висящих грозовых облаков.

Насладившись созерцанием гор, ирландец перевел взгляд на джунгли, окружающие озеро. Лес безмолвствовал. Ни один листик не шелохнулся, ни одна веточка не качнулась, ни один звук не долетел до часового. Устав от зеленого однообразия, солдат зевнул, прикрывая кулаком рот, и поднял голову. Несколько минут он в полном замешательстве смотрел на противоположную сторону озера — на ствол дерева, обвитый огромной анакондой, на индейских детей и ягуара, стоящих на самом краю обрыва.

Увиденное поразило Оскара настолько, что он смог прохрипеть только: «Индиос Бравое», — что означало: «Дикие индейцы». Этого было достаточно, чтобы лагерь пришел в движение, породив настоящую панику.

— Индейцы, индейцы! — кричали одни.

— Где, где? — вторили другие.

— За озером, — отвечали третьи.

— Сколько их? — орали четвертые.

— Целая армия! — вопили пятые.

— С ними ягуар и анаконда… О ужас! — их голоса сливались в громогласную какофонию[94].

Солдаты хватали ружья, стоявшие в пирамидах, и начинали палить, не зная даже, в какую сторону. Грохот выстрелов и пороховая гарь стали медленно затягивать берег. На звуки выстрелов из палатки вышел Гонсалес и, подперев бока руками, крикнул зычным голосом:

— Эй, придурки, а ну прекратите палить! Разве я не учил вас, как надо воевать с индейцами? Как говорил великий Кортес[95], «надо спустить собак, взять индейцев в кольцо — и победа будет за нами».

Выстрелы тут же смолкли, и одна толпа головорезов побежала к лодкам, покачивающимся на прозрачных водах Священного озера, а вторая помчалась в лагерь, где в вольере метались охотничьи собаки, натасканные на ловлю несговорчивых индейцев.

— Где они? — Гонсалес поднял бинокль к глазам и навел туда, куда показывал часовой. На противоположной стороне озера командор заметил мальчика и девочку, неподвижно стоящих на песчаном откосе. Альварес на минуту замер, разглядывая их лица, потом скользнул биноклем по дереву и по траве — никаких анаконд и ягуаров он не увидел и хотел уже дать отбой, как из палатки, перепачканный халвой, вышел Мава.

Ему было достаточно одного взгляда на тот берег, чтобы понять, кто там стоит.

— Это он, — облизывая руки, проговорил толстяк.

— Что бормочет этот пельмень, — раздосадовано процедил командор, не понимая по-индейски ни слова.

— Он говорит, что там его брат, — Хуан, который стоял за спиной командора, допил ром и бросил бутылку в кусты.

— Твой брат! — Гонсалес опустил бинокль и посмотрел на толстяка, — Тот, у которого бирюзовые глаза?

Мава утвердительно кивнул, так и не поняв, что ему говорил его бог.

— Спустите две шлюпки и посадите туда по десять головорезов. Пусть прочешут местность и доставят мальчишку ко мне. И помните: он нужен мне живым.

Монтесума, брат Аттилы

— По-моему, они плывут к нам, — Пват показала на две приближающиеся лодки, под завязку набитые людьми Гонсалеса.

— Ой, мамочки! — Мартин хвостом хлопнул Маракуду по спине. — У тебя есть план?

— Есть.

— Расскажи, — Пват резко повернулась к мальчику.

— Мы заманим их в джунгли и там…

— Съедим! — Онка облизал рот.

— Не смешно! Они скоро будут здесь! — Пват еще раз посмотрела на озеро и на лодки, бойко идущие к их берегу. — Я бы сказала, очень скоро!

— Бежим, а план придумаем на ходу.

Маракуда первым сорвался с места, остальные, шурша по траве, кинулись за ним. Мозг маленького вождя лихорадочно работал, стараясь придумать, как и где устроить ловушку.

— Думайте, а я пока отвлеку их, — рыкнул Онка, уходя в джунгли под углом в девяносто градусов.

— Гони их к дереву с корзиной, устроим там засаду, — на бегу крикнул ему Маракуда и тут же повернулся к скользящей рядом анаконде. — Эй, Мартин, ты знаешь, где живут кинкажу?

— Разумеется.

— Приведи их, они нам будут нужны.

Мартин резко отвалил в сторону и исчез из виду.

— А мы куда? — на бегу крикнула Пват.

— Куруинчи, я видел их в развалинах старого города.

Дети ускорили бег, направляясь в сторону разрушенного города муисков.

Муравьев не пришлось долго уговаривать, они согласились превратить летающую корзину в труху. Главное условие, которое выдвинул Маракуда, чтобы все веревки, оплетающие корзину, остались в неприкосновенности. Что он должен был им за это? Да ничего. Вождь местных куруинчи Монтесума приходился родственником Аттиле, который был крестным у Маракуды. Крестным, конечно, был Акута, но Аттила, нисколько не смущаясь, присвоил себе право именоваться сухопутным крестным, а кайману отвел роль водяного крестного. Монтесума вскинул квадратную голову и щелкнул огромной челюстью.

— Для меня большая честь служить тебе, Маракуда.

— Тогда вперед, на корзину!

— Считай, что её уже нет.

Монтесума отобрал двадцать тысяч скуластых молодцов и на рысях повел отряд к бразильскому ореху, возле которого лежал