Маракуда - Владимир Шеменев

Профессор не стал утруждать себя, а просто пододвинул кувшин монаху под руку, предлагая заняться самообслуживанием.

— Так заставьте их! — Гонсалес стукнул кулаком по столу.

— Это не по моей части: я инженер, а не палач, — Рошель допил вино, поставил хрустальный фужер на стол и развел руками.

Макунайма собирает урожай

Огромное темно-бордовое блюдо висело над озером, заливая окрестности кровавым светом. Было полнолуние и озерным духам в такие дни разрешалось подниматься из холодных глубин озера. Слуги подводного короля тихо плескались возле берега, наслаждаясь теплом мелководья. Их рыбьи хвосты шевелились, нагоняя волны на прибрежный песок. В ожидании добычи русалки пели тихие заунывные песни, зазывая в прохладные воды, измучанных дневным пеклом людей.

Макунайма наслаждался собранным урожаем.

За три дня, что прошли с того дня, как неизвестные люди бросили ему вызов, он пять раз по пять пополнил коллекцию утопленников. И теперь они робко сидели вокруг трона, с почтением и трепетом взирая на подводного короля. Люди не дышали, и из их ртов не шли пузыри, они были мертвые, с раскисшей и раздувшейся кожей. Только волосы шевелились в воде, попав под действие неожиданно усилившегося течения. Макунайма знал, что люди хотят осушить озеро. Откуда? Ему крикнул тот самый малец, с которого всё началось и которого спасла девчонка — внучка жреца. Король давно охотился за ней, но она никогда ничего не брала, и Макунайма оставил жалкие попытки соблазнить её золотом и драгоценными камнями.

На второй или на третий день мальчик перегнулся через край лодки и, глядя в темную воду, сказал: «Макунайма, твои дни сочтены, у тебя появился конкурент». Кто такой «конкурент», подводный король не знал, но то, что с озером творится что-то неладное, он почувствовал сразу. Упавший уровень воды подсказал: люди хотят спустить воду, чтобы добраться до сокровищ, и лишить его главного оружия — силы водоворотов.

Шелест воды привлек его внимание.

Макунайма поднял голову и увидел две движущиеся тени от пловцов, пересекающих лунную дорожку. Это был тот самый мальчишка и с ним эта противная девчонка, которая лишила короля заслуженной добычи. Макунайма хотел спросить: «Как там идут дела у белых людей?», но передумал. Гордыня была свойственна ему всегда, за что он и пострадал, брошенный сюда великим Камушини.

Сад увядших орхидей

Пват держала Маракуду за руку.

— Ты готов?

— Да.

— Тогда пошли.

Шлепая мокрыми босыми ногами по песку, который тут же облепил их ступни подобно кокосовой крошке, дети направились к руинам древнего города. Они шли мимо разрушенных, покинутых домов, смотрящих на мир пустыми глазницами дверных проемов, петляли в лабиринтах улочек, перелезали через завалы из кирпичей, сделанных из красной обожжённой глины. В конце концов выбрались к городской окраине, где запустение чувствовалось ещё больше. Спустились в топкую низину и пошли через заросли камыша, чавкая грязной жижей.

Через некоторое время Пват и Маракуда вышли к поляне, на которой росло несколько чахлых пальм. Вся земля вокруг глиняной хижины, в которой жил Кикрикури, была усыпана пожухлыми и опавшими лепестками орхидей, кучками, лежащими возле усохших, согнувшихся стеблей.

События последних дней не прошли мимо хранителя озера.

Каждый день он теперь слышал тяжелое урчание буровых машин и звон забиваемых свай. Он не понимал, что происходит, и кто нарушил покой озера, но точно знал: из-за этого шума завяли орхидеи.

Вчера Кикрикури ходил в сад смотреть на умирающие цветы. Сегодня он сидел у себя в хижине и плакал. Жрец знал: богу надо приносить жертву.

Без разницы, какую.

Кто-то дает часть от урожая, кто-то — от охоты, кто-то — от рыбалки. Главное, чтобы жертва была от твоих трудов. Он всю жизнь выращивал цветы и приносил их в дар. Макунайма — злой бог, но и злых надо задабривать, иначе всё в этом мире пойдет прахом, а сам мир может исчезнуть в жизненном водовороте. Как он будет совершать обряд лепестков, если нет самих лепестков?

От отчаяния жрец обхватил руками лицо и закачал головой. «Если нет подношений, то боги сами назначат плату. А если боги злые…», — дальше хранитель не хотел думать зная, что все рассуждения приведут к одному — к человеческой жертве.

Если бы он был на десять лет моложе, то пошел бы узнать у пришельцев, что там у них шуршит, урчит и гудит и куда уходит вода из озера, но ему было сто восемь лет.

Хранитель доживал свой век.

Он был стар, глух, слеп и немощен, а самое главное — не имел ученика, преемника, которому передал бы охрану озера. От этой мысли старый жрец еще сильнее загрустил, и слезы накатились на потерявшие блеск глаза.

— Дедушка, привет! Это я, — Пват отодвинула шторку из тростника и заглянула в шалаш.

Кикрикури сидел на камышовой циновке, раскачиваясь в такт заунывной молитве, а потому не слышал и не видел, как вошла внучка. Но тот, кого она привела, сиял лучезарным светом. А свет жрец не мог не заметить, ибо свет — это жизнь, как говорят боги. Старик протянул руку и замер, всматриваясь в светлое пятно, загораживающее выход.

— Кто здесь? — Кикрикури открыл слезящиеся от горя глаза.

— Это я.

— Пват?

— Да, дедушка.

Старик протянул к ней руку.

— Ты кого-то привела?

— Это Маракуда.

— Маракуда! — хранитель помолчал немного и сказал: — Я слышал о нём. Тот, кто говорит с лесом.

— Он и меня научил.

— Вот как?

— Я и вас могу научить! — Мальчик переступил с ноги на ногу.

Жрец улыбнулся.

— Боги всё время старались, чтобы наши пути не пересеклись. Я спрашивал у них: «Для чего?» И всегда получал один и тот же ответ: «Всему своё время». — Кикрикури поманил детей к себе. — Подойдите оба и каждый вложите руку в мою ладонь. Пват в левую, а ты в правую.

Дети подошли к жрецу и сделали всё, как он сказал.

— Сядьте!

Мальчик и девочка уселись рядом со стариком, не выпуская рук из его крепко сжатых ладоней. Казалось, что он хочет проникнуть в их души, а лучшим проводником, как известно, являются руки. Открытые ладони, повернутые вверх — это символ добра и чистых намерений. А вот сжатый кулак — это символ зла, несущий в себе угрозу и насилие.

Кикрикури молча читал их совместную книгу жизни. С каждой страницей, которую он переворачивал, его лицо становилось всё мрачнее и мрачнее. Наконец он разжал руки и встал, чтобы выйти на улицу.

— Что ты там видел, дедушка? — Пват тоже встала.