Маракуда - Владимир Шеменев

Кто-то должен принести жертву…» — улыбка еще блуждала на его лице. Наконец до него дошел смысл этой фразы. — Только не они! — зашептали губы, а глаза лихорадочно стали шарить над горами в надежде увидеть в небе лицо. — Нееееееет! — крикнул старик, падая между двумя каменными ягуарами.

Пват и Маракуда кинулись к Кикрикури, но он уже покинул этот мир. Его путь теперь лежал в царство теней — туда, где его давно ждали, но по каким-то причинам боги откладывали путешествие. И вот сегодня это произошло.

Великое пророчество начало свой путь.

Кикрикури узнал, а дети услышали. Последний жрец муисков освободился от жизненных обязанностей и суеты, а им только предстоял выбор: убежать и спасти свои жизни или вступить в неравную битву и погибнуть.

О чем думал Макунайма

Разум людей был неподвластен Макунайме.

Не мог он проникнуть в глубины человеческой памяти, не мог предвидеть, предсказывать, предопределять: это удел Творца. Великий превратитель мог только ждать. Все его чувства: слух, зрение, обоняние, осязание ограничивались озером, и всё, что находилось за водной гладью, оставалось вне компетенции подводного короля.

С того дня, как Макунайма услышал гул людских голосов, количество утопленников достигло пятидесяти человек, но ему от этого не стало легче. Он не мог видеть, что творится вокруг озера, но чувствовал, как поднимается и опускается уровень воды, и от этого зависела его сила. Великий превратитель слышал, как рабочие вбивают сваи, навешивают сколоченные щиты, а пустоты засыпают камнями и песком. Повелитель знал: Медовая река перестала уносить лишнюю воду, — но не мог понять, зачем это людям.

Сначала он думал, они пришли за золотом, но потом… они перестали его брать. Испугались? Тогда почему не уходят? Значит, что-то задумали. А вот что?

Сходил бы посмотрел, но увы…

Не мог король встать со своего трона до тех пор, пока рука человека не коснется короны. Только тогда он обретет свободу. Взявший корону займет его место. Трон не должен пустовать — так гласит приговор. Но кто из смертных пожелает сделать это? Только безумец.

Противный скрежещущий звук бура проник в подводную толщу, превращая существование Макунаймы в сплошное страдание. Уже третий день не было ни одного ныряльщика, и в лапы водоворота не попало ни одного пловца.

Глазницы потухли, и подводный король затянул заунывную песню, от которой по воде побежала рябь, закрутились водовороты, разгоняя волны. Потоки воды набегали на строящуюся плотину, перекатывались через неё и падали на дно глубокого оврага. Такого раньше не было. По воплям людей Макунайма понял: им не нравятся его проделки.

Полученное знание не внесло ясности, и Макунайма пришел к выводу, что ему нужен мальчик — тот самый, с бирюзовыми глазами, потомок Драго — великого короля муисков. Зачем? Да чтобы поговорить.

Неизвестность тяготила Макунайму больше, чем заточение.

Маракуда и Пват готовят восстание

Было утро дня, следующего за днем, когда умер старый Кикрикури.

Маракуда лежал недалеко от плотины, наблюдая как угасает Медовая река. В глазах стояли слезы, на душе лежал камень.

Некогда узкая протока с кристально чистой водой, заросшая буйным тропическим лесом, сейчас представляла собой ужасное зрелище. Вдоль раскопанных, изуродованных берегов копошился настоящий человеческий муравейник. Он был огромен. На дне котлована трудились сотни людей — копали, долбили, рубили, взрывали. Здесь же урчали насосы, откачивая воду, тарахтели паровые бульдозеры, расчищая дно. На много миль вниз по реке тянулись лысые, вырубленные берега. Песчаные откосы были срыты, узкие места расширены, повороты сглажены.

Маракуда вздохнул и перевел взгляд на вереницу пленных индейцев, носивших валуны. Камни вырубали из кремневой чаши, в которой покоилось озеро. Не будет чаши — не будет озера. Таков закон природы, и такова воля богов.

Подползла Пват и легла рядом.

— Всё готово. Совет собрался, и тебя ждут. — Её глаза заскользили по спинам и лицам индейцев в поисках отца. Он был где-то там. Она это чувствовала.

— Надо предупредить пленных, чтобы они поддержали нас.

— Я пойду к ним.

— Нет.

— Не «нет», а «да», — у Пват было несколько причин идти самой. Первая — она очень хотела увидеть отца, а вторая — Маракуда. Как говорил Каракара, отряд без вождя не отряд, а стадо глупых ленивцев. — Ты должен возглавить армию и повести её в бой. Это наш единственный шанс.

— Это опасно, тебя могут поймать.

— Я буду осторожна.

— Я не могу тебя отпустить одну, — Маракуда достал из коробки паучка. — Он присмотрит за тобой. Ведь так, Томми?

— Без проблем, — паучок потер лапки, в предвкушении большого и важного дела.

Пват подставила руку и пушистый восьминог деловито переполз к ней на ладонь.

— Он такой маленький! — Пват погладила паучка по спинке.

— Хоть я и маленький, но весьма ядовитый и могу постоять не только за себя, но и за тебя, крошка.

— Смешной какой!

— Будь осторожна, — Маракуда обнял Пват за плечи. — Скажи братьям: атакуем лагерь сегодня на закате. Ударим по пришельцам с двух сторон.

— Не бойся. Всё будет хорошо! — Она поцеловала его в щеку, прошептала на прощание: — Я люблю тебя, — и ящерицей юркнула в сторону импровизированной каменоломни, где трудились почти триста индейцев, плененных в десяти сожженных деревнях.

— И я тебя… — мальчик зачем-то помахал ей рукой. Затем отполз в сторону, встал с земли, поднял копье и побежал на поляну, где собрался Большой Совет джунглей.

Что случилось с Каракарой и как он попал в плен

Каракара замахнулся, хотел ударить по скале, но кирка выскользнула из рук.

Боль, словно нож, прошла через всё тело. Вождь побледнел. Прижав руку к груди, навалился на скальный уступ, думая об одном: как бы не упасть. Под грязной, окровавленной тряпкой, обмотанной вокруг груди, зияла ужасная огнестрельная рана.

Силы таяли.

Вождь знал: его дни, а возможно, и часы сочтены. Хотелось перед смертью увидеть Пват, обнять, приласкать и сказать, что он не против, если она выйдет замуж за Маракуду. Где они сейчас и живы ли? Вайяма сказал, она ушла к озеру. Каракара здесь, а Пват нигде нет. И ещё…

Он хотел попросить у всех прощения — за то, что опоздал.

* * *

…Запах гари воины почувствовали издалека.

Нюх индейца, выросшего в сельве, намного чувствительней, чем обоняние белого человека, проведшего всю жизнь в городских джунглях. До Акута-вау было еще далеко, а Каракара уже знал: деревня горит, и приказал перейти на бег.

Но как они ни спешили, всё равно опоздали. А то,