Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

так-то просто, не миновать утрат, пока наконец и сам не станешь такой утратой для друзей и близких. Андрей Иванович страдал, тяжело переживал несчастье, но становился еще крепче духом, не поддаваясь лихому натиску судьбы.

Сопротивлялся он и этому удару. Знал — Галину, завершившую так преждевременно и неожиданно свой жизненный путь, не вернешь, не поставишь в ряды живых. Судьба отмерила ей короткую жизнь, но для ее сына она должна быть длинной и славной. И ему, народному учителю, сейчас нельзя биться подстреленной чайкой, нельзя посыпать голову пеплом. Он должен прийти на помощь ребенку, взять его к себе в дом, из последних сил воспитать внука, чтобы вырос парень достойным, настоящим человеком.

Не спалось в ту ночь Андрею Ивановичу. Перед глазами прошло минувшее, всех вспомнил, все передумал. Перед ним как живая стояла Галинка. Не та, уже взрослая, немного чужая, а такая, какую разыскал он когда-то в детском доме за Волгой, щебетунья, выросшая в их доме.

Порошки от бессонницы не помогали, уснул перед самым рассветом. Еще с вечера договорился, что его переправят через Десну на моторке. Моторист, тоже бывший ученик, уже поджидал Андрея Ивановича возле его дома, не одну сигарету успел выкурить.

Неподалеку дремало широкое озеро, связанное с рекой целой системой речушек и проток, через которые можно было выбраться на Десну, а там рукой подать и до Бузинного. За последние дни вода прибыла. Она унесла лед с Десны, очистила и озера, сделала водный путь свободным. Через какой-нибудь час Андрей Иванович уже шагал по улицам Бузинного, направляясь к дому Галины.

Окинув хозяйским глазом двор, увидел, что здесь давно ни к чему не прикасалась рука человека; на огороде тоже было голо и уныло. Только на дубу переступали в гнезде с ноги на ногу аисты, приветствовавшие учителя веселым клекотом. Андрей Иванович зажмурил глаза, как от боли. И прежде, когда он приходил в гости к дочери, его никто не встречал во дворе, не бросался на шею. Но тогда он заставал в хате хозяйку. Она то ли вспыхивала от радости, то ли терялась от неожиданности, и на щеках у нее появлялся румянец. Теперь его никто не встречал на дворе, никто не встретит и в хате.

На пороге появилась Антонина, бывшая его ученица.

— Добрый день, Андрей Иванович! — первой поздоровалась она, по школьной привычке. — Проходите, пожалуйста, проходите!

«Только ее здесь и не хватало!» — с неприязнью подумал Андрей Иванович, пытаясь вспомнить девичью фамилию Антонины.

«И принесет же не вовремя!» — думала Антонина Горопаха, приглашая учителя войти в дом и горестно приговаривая:

— Заходите, Андрей Иванович, погорюем вместе, поплачем — уж такая беда…

Андрей Иванович тяжело переступил порог.

IX

Некоторое время они не знали, с чего начать разговор. У Андрея Ивановича комок застрял в горле. Он осматривал хату, будто оказался здесь впервые. Над кроватью Харитона увидел портрет моряка Колумбаса — чтобы сын помнил отца и рос героем. Учитель опустил глаза — обманул его тогда морячок, не так повел себя, как положено порядочному человеку. Долго смотрел на фотографию Галины еще тех времен, когда жила она в доме Андрея Ивановича. Сосредоточенное, с горькой улыбкой лицо, большие булатовские глаза. Платьице ситцевое, обнаженные до плеч руки, худощавые руки подростка. Показалось, что Галина улыбается живой улыбкой, хочет сказать что-то приветливое.

Повлажнели глаза у учителя. Боялся он, что хлынут слезы, боялся расчувствоваться в присутствии Антонины, человека, которого он почти забыл. И вот неожиданно снова встретил. Теперь-то он знал, что это она, оказывается, взбаламутила спокойствие Гали, лишила учителей Громовых-Булатовых счастья.

Растерялся было Андрей Иванович, встретив в хате дочери чужого ему человека, коварную Тоньку. Решил не подавать виду, что Галина рассказала ему обо всем, что долго носила в сердце, — ведь все равно ничего не вернуть и не поправить. Ему неприятно было видеть эту женщину, разговаривать с ней.

Антонину Горопаху тоже не обрадовала столь неожиданная встреча. Но ее тревожило не то, что учитель может упрекнуть за сказанные когда-то злые слова. Она была раздосадована тем, что ей помешали увидеть содержимое таинственной шкатулки… Антонина терялась и чувствовала себя неловко еще и потому, что хоть и была зрелой женщиной, матерью двух школьников, но все еще побаивалась бывшего учителя.

Молчание затянулось. Кому-то следовало нарушить его, но ни учитель, ни бывшая ученица не находили нужных слов. Антонина бросилась к печи, где упревали борщ и каша, а Громовой-Булатов придирчиво отыскивал следы пребывания здесь своей любимицы, будто они могли заменить ее самое. Заметив слезы в глазах учителя, Антонина и сама так расчувствовалась, что забыла о находке, все время не дававшей ей покоя, всхлипнула открыто, по-женски:

— Разве ж кто ждал? Пусть бы от болезни или от горя какого, а то на́ тебе — словно из рук вырвали, так неожиданно, так быстро… А ведь этого могло и не случиться.

«Да, да, могло и не случиться…» — с болью думал учитель. Он вдруг остро ощутил собственную вину за то, что отпустил из дома Галину. Нужно было преградить ей дорогу, не отпускать среди ночи. Обвинив себя в самом тяжком грехе, он, как и каждый человек, тут же начал искать оправдание: а мог ли он ее остановить? Разве она не сильнее и телом и духом, разве не рвалась она, как и всякая мать, к ребенку? И могло ли ему прийти в голову, что именно в тот момент, когда она ступит на лед, Десну взломает, пойдет круговерть и река, тихая река, сделает свое черное, страшное дело?

— Да куда ж мы смотрели, да что думали, позволили улететь голубоньке нашей! — голосила, причитая, как причитают над покойником, тетка Тонька. — Да если б я знала, да если б ведала, что такое горюшко нас постигнет, да я бы поперек дороги легла, да я бы ей путь заступила, не пустила б ее, а сама в гроб легла б за нее!

Андрея Ивановича всегда раздражали эти бабьи причитания, тем более что и в словах, и в голосе Антонины чувствовалась глубоко скрытая фальшь. Лучше б раньше ты, добрая женщина, не говорила глупостей, не ссорила хороших людей, не оскорбляла лучшие человеческие чувства, тогда бы всего этого, может быть, и не случилось. Не бросилась бы ночью ехать Галинка, а то ведь от обретенного счастья полетела, ребенка хотела обрадовать, скорее собраться к отцу…

Антонина как начала внезапно голосить, так же внезапно и оборвала причитания. Видно, решила, что необходимый этикет соблюден, а убиваться сверх меры — это лишнее, да и всем ясно,