Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

будет с ней… там… — Конечно, Петря сразу догадался, что он хотел сказать. — Но мне так нехорошо… я так говорил с ней, когда думал про это… — сбивчиво продолжал Илийка. И опять Петря знал, о чем он хотел рассказать.

— она мне говорила. Ей было жаль тебя, и я обещал, что сам тебе все скажу… Такие, как Мариора… такая, как она… — Теперь у Петри не хватало слов выразить то, что он чувствовал. Он хотел еще что-то спросить, и Илийка ждал.

— Она не очень испугалась? — проговорил он, наконец. — Расскажи. Мне надо знать.

— Мариора?! Разве она трусиха? Если б ты только слышал, как она с ними разговаривала и одному даже залепила такую пощечину, что, он еле-еле на ногах устоял! — в восторге рассказывал Илийка. Он гордился своей сестрой и мог теперь смело смотреть всем в глаза.

Вот и у Петри порозовели щеки. Он тоже гордится Мариорой.

— Какая она хорошая, правда, Илийка?

— Еще бы!

— Завтра ты, Илийка, прочтешь хозяину паши требования, — подошел к ним Василий.

— Хорошо, — согласился мальчик.

«Началось!» — шептал он по дороге домой. Хотелось, чтобы скорее наступило завтра… Завтра должно случиться что-то необыкновенное.

Уже не просить пойдут к хозяину рабочие, а требовать. Потом, в воскресенье почти весь город выступит за Антона, Мариору и других арестованных. «Антон, Мариора… еще немного и мы придем к вам на выручку! Все узнают, как они мучали тебя, Антон!»

Илийка подумал, что, может быть, в воскресенье Мариора будет дома, и ему так захотелось увидеть сестру на ее месте за столом, услышать ее шутки и смех. Скорей бы воскресенье…

Илийка тихо отворил дверь и вошел. До него донесся приглушенный шепот. Ничего не различая в темноте, мальчик остановился.

— Убереги ты детей моих от беды… заступись… за девочку мою… пусть на меня падет твой гнев. Детей… пощади!..

Илийка уже различил склоненную голову матери. Стоя на коленях, Ануца молилась:

— Ты все знаешь, все видишь, господи… Прости меня, я не могла иначе. Я взяла на себя грех: солгала… солгала…

Ануца всхлипнула. Илийка подошел, обнял ее, усадил рядом на сундук.

— Да, да, Илийка, Мариору арестовали из-за меня, — проговорила в отчаянии мать.

— Почему из-за тебя? Этого не может быть, успокойся!

— Я сказала на исповеди, что не знаю Петри Кобыша и про книги ничего не знаю. Священник грозил мне страшным судом и спрашивал, куда Мариора спрятала запрещенные книги.

— Почему же ты не сказала Мариоре, о чем тебя спрашивали?

— Разве можно рассказывать, о чем спрашивает священник? — беспомощно проговорила Ануца.

— Можно. Они ведь тебя допрашивали в церкви, как меня в тюрьме. Это их грех, мама, а не твой!

— Да, и в церкви… Зачем в церкви про это. Ну, довольно… Ложись спать, сыпок.

Пока мальчик раздевался, она рассказывала о своих хлопотах в полиции:

— Я, наверное, мало заплатила: не разрешили даже хлеба передать. Но что поделаешь: за мой жакет так мало дали.

— Она скоро вернется. Увидишь, мама, ее выпустят!

— Если бы!.. Я так за вас волнуюсь, за тебя, Илийка.

— А ты не волнуйся, я уже не маленький.

— Да, ты вырос, поэтому я и беспокоюсь еще больше. Ты случайно попал в тюрьму, теперь знаешь, что это такое. Не вмешивайся, сынок, пи во что. Поменьше говори со старшими.

В словах матери было столько мольбы, что мальчику стало ее жаль.

— Почему ты не расскажешь мне ничего про отца? — осторожно спросил он.

Голос Ануцы изменился:

— Я запрещаю тебе упоминать об этом! — без видимой связи она продолжала: — Не хочу ничего знать про политику. Если б Мариора не была моей дочерью, я б ее и на порог не пустила. Ты не должен быть таким, как она, — резко и зло проговорила Ануца. — Слышишь, Илийка? Я не отдам тебя ему, не отдам!..

Ануца умолкла. Очевидно, ей казалось, что она слишком много высказала сыну.

— Ну, спи спокойно, — добавила она ласково.

Утром он так торопился на завод, что даже не стал завтракать. Ануца все-таки успела сунуть ему в карман кусок хлеба и пару огурцов.

Придя на завод, он тотчас отправился к Митре взять листки с требованиями рабочих. Надо было их заранее прочесть.

— Смотри, не сбейся, — наставлял его Ротару, когда мальчик вернулся в котельную. — Ты должен им показать, что рабочие грамотны и что они не такие простачки, как думают хозяева. Читай смело и бойко, мальчуган.

— Хорошо, — ответил Илийка, думая, что после таких наставлений он непременно собьется. Это уже всегда так: если к чему-нибудь особенно готовишься, непременно плохо получится.

Наконец, наступило время обеда. Рабочие толпами повалили к конторе. Дверь в кабинет хозяина была открыта. Сам он стоял у большой географической карты и что-то отмечал на ней карандашом. Господин Думитриу был в светлом костюме и затянут в талии настолько, насколько позволял надетый под костюмом корсет. Запах крепких духов наполнял кабинет.

— Рад вас видеть, друзья, — заговорил Думитриу, раздвигая в улыбке очень яркие губы. Глаза его по-прежнему недобро и настороженно смотрели на рабочих. — Зачем пожаловали?

Хозяин прекрасно знал, зачем «пожаловали» рабочие, но он высоко поднял чуть подбритые брови, когда Ротару ответил, что разговор будет идти о военном заказе.

— Ха-ха! Какой же это военный заказ? — натянуто рассмеялся Думитриу.

— И о новых расценках, — добавил старик.

— Ах, вот о чем! — протянул господин Думитриу, любуясь аметистовым перстнем на безымянном пальце.

Вдоволь насмотревшись на аметист, хозяин поднял глаза и, словно только сейчас заметив Ротару, заговорил:

— Как, и ты, старик, такой рассудительный, пришел спорить о расценках? Ты знаешь, я всегда хорошо относился к рабочим и делал для них все, что мог. Но расценки останутся немного пониженными… временно, конечно. Иначе нельзя. Никак нельзя. Ты это должен понять. Вспомни, мы вместе начали здесь работать — ты и я. Мы оба уже поседели. — Думитриу осторожно провел рукой по волосам, поправляя их на затылке.

— Что верно, то верно, хозяин, — ответил старик. — Мы вместе начали работать. Мои ладони в мозолях, а что я заслужил? Когда состарился, меня хотели выбросить на улицу. А вы, хозяин, за эти годы нажили состояние и ни одной мозоли. Теперь вам уже мало тех денег что вы нажили на нас… Но мы не хотим, господин Думитриу, умирать с голоду, чтобы вы еще несколько тысяч перевели в румынский банк.

— Ты ли это, Ротару? — возмутился Думитриу. Он поднялся из-за стола, отшвырнул ногой кресло. — Кто научил тебя так говорить с хозяином?

— Нужда, голод.

Некоторое время хозяин