Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

— Не теперь, Илийка, не теперь… Потом, когда вырастешь, будешь со всеми. Ты еще мальчик!

Она хватала его за руки, заглядывала в глаза. «Послушает! Он всегда слушает меня».

— Разве у тебя есть кто-нибудь ближе матери? Ради меня, ради старости моей не ходи… У меня и так ничего не осталось.

Мальчик отвел глаза. Он силился сдержать слезы, но они текли по щекам.

— Мама, я должен быть со всеми. Ну, пойми, мама…

Тогда, чувствуя, что его ничто не остановит, не удержит, Ануца, задыхаясь, проговорила:

— Ты хотел, знать, где твои отец. Слушай, я скажу тебе.

Илийка замер, глядя в лицо матери. А она, побледнев еще больше, продолжала:

— У него был друг, русский друг — Илья. Веселый и добрый. Отец его очень любил, и тебя мы назвали в его честь этим именем. А потом я пожалела. Он научил твоего отца гордости, а гордость бедным — только помеха. — Она вытерла концом косынки слезу и замолчала.

— Говори! Ну, говори же, мама, — взволнованно шептал Илийка. Ему нужно было знать, где отец, и может быть, сегодня нужнее, чем когда-либо. Он скажет на заводе: «Отец мой тоже там…» — и если освободят Антона, Мариору, отец тоже вернется. Сегодня такой день, когда должно решиться все самое важное, самое главное…

Но мать словно старалась отдалить минуту, когда сын узнает об отце. Горькая складка у ее рта стала еще глубже:.

— Его друга расстреляли. Но отца и это не остановило. Он пошел той же дорогой и тоже попал в тюрьму. Там хотели, чтоб он сказал, кто еще был с ним. Но отец не говорил. Его били… Как они его били!.. А он все молчал… Тогда они позвали меня.

Ануца опустилась на скамью и, схватив сына за плечи, продолжала шепотом:

— Они терзали твоего отца на моих глазах, надевали на него «железный костюм», втыкали под ногти иголки. «Ануца, не смотри, — просил он, — не смотри!» А я… не знаю, что стало со мной, но я не могла оторвать глаз от его лица. А потом… он лежал на полу, и волосы его, такие же густые и курчавые, как твои, слиплись от крови… — Ануца прижала руки к груди, удерживая готовый вырваться стон. — Тогда один в черном сказал: «То же мы сделаем и с твоим сыном, если он будет таким» — и носком ботинка ткнул голову твоего отца, но отец… отец был мертв… А глаза все смотрели на меня… смотрели… и тогда, и еще долго потом… всегда…..

Она в изнеможении опустила голову и замерла.

Илийка молчал, и мать не видела его лица. Но ей было невыносимо это молчание. Лучше б он заплакал.

— Потом я ничего не помню, — прошептала — она, — а позже еще пришел тот черный и сказал, что если мне дороги мои дети, то я ничего не видела. Ничего… Теперь ты все знаешь, сынок… Илья, Илийка… Это имя не принесло нам счастья…

— Мама, они отняли у меня отца. А я-то думал, что мы когда-нибудь освободим его… И ты хочешь, чтобы я им простил? — Сведенные в одну линию брови, гнев н боль на лице мальчика стерли детскую округлость щек и подбородка.

Ануца взглянула на него и не узнала: мальчик стал взрослым.

— Ты не пойдешь? — жалобно и безнадежно спросила она.

— Как ты могла скрывать все это? — И он порывисто прижал к щеке натруженную руку матери. — Нет! Я пойду…

Мать припала к нему и стала целовать его щеки, глаза, лоб.

— Не ходи, Илийка. Не ходи! Я чувствую, что с тобой что-то случится… Они заберут тебя в сипуранцу… Будет, как с отцом, не ходи!..

— Не плачь, я буду не один, я со всеми. — И, мягко отстранив мать, он выбежал на улицу.

Ох, как тяжело оставлять ее! Ему казалось, что сердцу тесно в груди, столько в нем всего: и любви, и жалости, и боли. Отца… уже нет… Но в тюрьме Антон и Мариора, и другие, такие же, как отец…

Около завода к Илийке присоединился Михай, видимо, поджидавший его, молча пошел рядом. Он всегда молчал, если видел, что товарищ его чем-то взволнован.

У мальчика стало спокойнее на душе, когда у своего плеча он почувствовал плечо друга.

То, что Михай ждал его, означало: мы будем вместе.

В углу громоздились тележки. Здесь же валялись перевернутые, кое-как сваленные котлы.

Время тянулось невыносимо медленно.

Илийке казалось, что кто-то придерживает часы за стрелки.

И он снова и снова переживал случившееся. Видел перед собой цементный пол тюрьмы, пропитанные кровью волосы отца, и его лицо, застывшее и все-таки очень похожее на лицо Петри. То видел рядом с отцом Антона, его глубокие такие дорогие теперь глаза. И впервые в нем проснулась ненависть к тем, кто так поступил с родными, близкими людьми. Не та ненависть, что была вызвана болью, что заставила вцепиться зубами в руку полицейского, а та, что шла от другой боли, из самой глубины души. Он ненавидел теперь не только полицейского, Стефанеску, Иордана, его отца, но и всех, похожих на них. И если бы его отец был жив и Антон с Марморой были бы дома, он все равно помогал бы таким, как Петря… И сам он во всем, всегда, везде должен быть таким, как Кобыш.

Пробило одиннадцать. Рабочая делегация направилась к конторе.

Думитриу только-только пришел. Не обращая никакого внимания на присутствующих, он неторопливо снял мягкую серую шляпу, пригладил перед зеркалом волосы и, закинув ногу на ногу, небрежно развалился в кресле. Хозяин старался себе и другим внушить, что происходящее — игра, которая его только забавляет.

— Мы пришли узнать, согласны ли вы с нашими требованиями, — выступил вперед один из делегатов.

— Видите ли, мои дорогие, — небрежно заметил Думитриу, — я своих приказов не имею обыкновения отменять. — И, покачивая ногой в очень узкой белой туфле, добавил: — Если это вас не устраивает, я никого не удерживаю.

— Все ясно, — проговорил Василий.

— А иного мы не ждали, — заметил Ротару и, переглянувшись с рабочими, пошел к выходу.

— Только смотри, хозяин, как бы тебе не пришлось раскаяться! — вспыхнув, вызывающе бросил Митря.

— Да как ты смеешь? — задохнувшись от злости, выкрикнул Думитриу. — Раскаяться? Вон отсюда! — И, не выдержав до конца игры, затопал ногами.

От его замысловатой прически не осталось и следа. Длинные редкие волосы растрепались и тонкими жирными прядями свисали до самых плеч.

— Я ничего не желаю знать, никаких требований! —