Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

— Нет, не заставишь, за меня договорит другой. Нас много, мы скажем то, что хотим сказать! Не будет рабом тот, кто знал свободу, а мы знали ее в тысяча девятьсот восемнадцатом…

Рабочие заслонили старика, и он продолжал:

— Сыновья! Будь проклят тот, кто поднимет винтовку против своих братьев-молдаван!

Солдаты заколебались. Этой минутой воспользовался Кобыш. Подойдя вплотную к одному из них, он мягко произнес:

— Георге Ионеску, ты ведь узнал меня. Помнишь, как два года назад с нами поступил хозяин? Ну, что ж… стреляй в меня и в своих товарищей, если тебе хозяин дороже.

Они стояли рядом, два рабочих человека. Один в форме, другой — в поношенном пиджаке.

— Я не буду стрелять, — наконец проговорил Ионеску.

— Опустить винтовки! — неожиданно властно крикнул Кобыш.

Может быть, на одних произвел впечатление разговор Кобыша с их товарищем, другие вспомнили своих отцов и братьев, некоторые читали листовки, знали о готовящейся стачке, сочувствовали рабочим; были, конечно, и такие, которые привыкли слепо подчиняться окрику. Солдаты опустили винтовки.

А сирена продолжала реветь над городом.

— Бунт! Всех перестреляю! — вопил молодой офицер. Но он был бессилен: солдаты больше не повиновались ему.

Взглянув краем глаза в окно, Илийка увидел, как, пронзительно воя, во двор ворвалась открытая машина. Из нее, как горох, посыпались фигурки в новой форменной одежде.

— В любви с бунтовщиками объясняетесь? — крикнул один из прибывших, по-видимому, главный. — Почему до сих пор не прекратили этот рев! Этот бунтарский сигнал! Он взбудоражил весь город! Прекратить! — И, бросив своим подчиненным слова команды, главный побежал в кочегарку.

На пороге он остановился, пораженный. Слишком неожиданная картина предстала перед ним. В закопченной котельной на грязном табурете стоял залитый ярким солнцем смуглый сероглазый мальчик в голубой сатиновой рубахе.

— Так это ты, змееныш! — прохрипел вошедший.

— Я, господин Стефанеску! — с вызовом ответил Илийка.

— Брось ручку! Слышишь! — Стефанеску выхватил пистолет.

Высокий лоб мальчика пересекли две упрямые склад- ки. Нет, он не уйдет отсюда. Не уйдет!

— В тюрьму захотел, к своей коммунистке-сестричке?

— Мы оба смеялись над вами!

Глаза Стефанеску сузились так, что казались щелками. Он поднял пистолет.

— Оставь сирену.

Мальчик увидел неумолимое черное дуло, но сейчас же перевел взгляд на своего врага. «Лицо Илийки светилось такой радостной уверенностью, так прямо, бесстрашно смотрели серые лучистые, глаза, что Стефанеску почувствовал: еще немного, и он не сможет убить… и палец его нажал курок…

Грудь Илийки наполняло неведомое ему большое чувство. Только бы не выпустить ручку сирены, даже, даже если это… смерть! И пусть этот видит, пусть все теперь видят, что у него на груди. Он рванул левой рукой ворот рубахи и ощутил под ладонью теплоту плотного шелка.

Грянул выстрел.

Колени мальчика подогнулись, но сирена не умолкла. Еще судорожней сжались пальцы, стиснувшие ручку сирены. Голова склонилась набок. Две упрямые складки застыли на лбу.

— Черт знает, что за мальчишка!..

Стефанеску метнулся к нему, попробовал разжать тонкие детские пальцы, но они не поддавались. А сирена все гудела над городом, все звала к борьбе…

Стефанеску взглянул в лицо мальчика — как он смог решиться на такое?

Густые ресницы Илийки вздрогнули. Словно багровое зарево полыхнуло в глаза убийцы. Он отшатнулся, красный галстук, пропитанный кровью, скользнул с груди Илийки…

ЭПИЛОГ

Больничное окно выходило в сад. Блестящие, точно лакированные листья шелковицы шумели от малейшего дуновения утреннего ветерка. А потом опять наступала такая тишина, что была слышна возня птиц около спелых медовых ягод.

Узорчатые тени плясали на подоконнике и на полу.

— Как хорошо, что ты приехала, — проговорил лежавший в постели мальчик. Это был Илийка. Снежная белизна бинтов еще сильнее оттеняла бледность его исхудавшего лица и рук.

Сегодня Ануце разрешили первое свидание с сыном. Она уже несколько раз приезжала в больницу, но после операции мальчик долго был между жизнью и смертью, и к нему никого не пускали.

Когда умолкла сирена, Ротару, встревожившись, побежал в котельную. Ударом лопаты старик размозжил голову убийцы. Подняв Илийку, Ротару вынес его, залитого кровью, во двор. Увидев своего маленького товарища, рабочие бросились к солдатам — и солдаты отступили…

— Где Антон, Петря, Михай? — спросил Илийка, пристально глядя в лицо матери.

— Не разговаривай, сынок, тебе нельзя. Я сама все расскажу. Петря-директор завода, и Мариора собирается за него замуж, — с гордостью проговорила Ануца. — Как только ты поправишься и вернешься домой — сыграем свадьбу.

Илийка улыбнулся.

— Михай занимается с учителем. Осенью поступит учиться. Иляна тоже учится вместе с Михаем. — Она заторопилась, боясь, что сын спросит про Антона. — Как раз в тот день, когда русские перешли границу и освободили нас, Иляна относила шляпу мадам Думитриу. Но все они, вместе с Иорданом, убежали в Румынию и шляпу свою — целую корзину из перьев — мадам забыла. Так она и осталась у Иляны. Но Иляна найдет, что с ней делать… — Ануца, как умела, пыталась отвлечь Илийку, чтобы он не задал вопроса, которого она так боялась, но сын, перебив ее, спросил:

— А Антон? Где же Антон, мама? Что с ним?

— Всех освободили… — Ануца отвела глаза.

В тот день, когда люди спешили навстречу воинам с красными звездочками на фуражках, Ануца бежала в другую сторону, к тюрьме. Железные ворота были распахнутыми советский командир вывел на улицу ее дочь. Мариора торопливо поцеловала мать и, схватив командира за руку, стала взволнованно объяснять: скорее… там Антон…

Но из ворот в это время вынесли носилки… Антон не дождался освобождения…

Ануца не могла сказать об этом сыну, такому больному, слабому. Но он понял. Мать украдкой взглянула на Илийку. Он лежал с закрытыми глазами, и слеза, словно капля росы, тихо ползла из-под длинных ресниц к виску.

В коридоре раздались шаги. Кто-то осторожно открыл дверь.

Ануца обернулась и увидела Кобыша.

— Петря, — радостно выдохнул Илийка, — Петря…

— Здравствуй, дружок.

И как тогда, Кобыш, склонившись над мальчиком, прижал свою шершавую щеку к его щеке.

— Я так ждал тебя, — шепнул Илийка.

— Мы теперь всегда будем вместе, — так же тихо ответил ему Кобыш.

Он выпрямился, такой высокий и тонкий на фоне светлого окна.

— Я тебе принес хорошую новость, Илийка. — Он вытащил из кармана бумагу с печатями. — Все твои рисунки — и Кремль, и Днестр, да еще письмо от завода — мы послали в художественное училище, в Москву, и… ты принят.

Не смолкает прибой