Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

— Читай наши требования, мальчуган.

Илийка выступил вперед и, волнуясь, стал читать.

— Все останется, как было. А вы — бунтари, разбойники, — перебил хозяин. — Я дам материал в сигуранцу. Теперь-то я знаю, откуда появились листовки.

Илийка переждал эту вспышку гнева и звенящим голосом дочитал:

— «Мы даем хозяину, господину Думитриу, двадцать четыре часа на размышления».

— Я не желаю ничего знать. Можете идти. А ты подожди, — обратился он к Илийке, который тоже направлялся к двери.

— Эта история с тюрьмой должна была отбить у тебя охоту вмешиваться в дела взрослых, — вкрадчиво заговорил хозяин, улыбаясь одними губами, отчего лицо его стало похожим на маску. — Я уже думал перевести тебя в цех. Со временем из тебя получился бы хороший — слесарь. Но для этого кое-что нужно: ты должен сказать, кто придумал все эти требования. Они написаны грамотно, такого человека я не прочь взять к себе в контору.

Господин Думитриу открыл портсигар и протянул мальчику папиросу.

— Я не умею курить, — отказался тот. — Спасибо.

— И хорошо делаешь. Да, так кто написал все это? — вернулся к прерванному разговору Думитриу.

— Я не знаю. Меня попросили прочесть, я и читал. Вот и все.

— Напрасно ты не хочешь говорить. Ты учился вместе с моим сыном и знаешь, как хорошо мы относимся к твоей матери.

— Знаю, — угрюмо проговорил Илийка.

— Кстати, — облокотившись на стол, господин Думитриу приблизил свое лицо к лицу мальчика, — мне рассказывал Иордан, как вы выслеживали тех, кто писал на степах лозунги. Твоим товарищам будет очень интересно узнать, каким увлекательным делом ты занимался. — Хозяин наклонился так близко к Илийке, что тот почувствовал неприятный запах табака и сладких духов.

Не выдержал-таки Иордан, сказал отцу, а тот и поверил… Илийка принялся разглядывать навощенный, как зеркало, пол, чтобы не улыбнуться.

Он никогда бы не подумал, что в такую наспех выдуманную историю может доверить взрослый. А господин Думитриу, решив, что смутил его своей осведомленностью, продолжал:

— Вот ты и расскажи, кто написал бумажку, которую тебе здесь пришлось читать, а я, в свою очередь, похлопочу за твою сестру. У меня знакомства в полиции.

— Что я должен сделать? — спросил Илийка, не поднимая глаз.

— Ты еще не понял? Я хочу помочь твоей сестре. Несладко ей там, в тюрьме, — стараясь придать своему голосу грустную интонацию, произнес Думитриу. — Но и ты мне должен оказать маленькую услугу. Скажи, кто заварил всю эту кашу? Ты знаешь, Ануца у нас не обижена куском хлеба. Я человек добрый и справедливый. Можешь смело говорить.

Илийка поднял глаза и с такой ненавистью посмотрел на хозяина, что у того улыбка сбежала с губ.

— Вы хотите, чтоб я выдал товарищей? — тихо проговорил Илийка.

— Великий боже! Откуда такие слова? Вот что значит завести дурные знакомства. Это за то, что я подобрал тебя, дал тебе кусок хлеба, относился к тебе, как к сыну! Так ты платишь за мою доброту?

— Пусть ваш Иордан поступает, как вы хотите, а от меня вы ничего не узнаете.

— Вот ты как заговорил! Да знаешь, что я с тобой сделаю?… — рассвирепел хозяин.

— Знаю, — кивнул Илийка.

Но господин Думитриу уже овладел собой и высокопарно заявил:

— Если что случится, кровь сестры будет на твоих руках. Нам известно — она коммунистка. Ты отказался ей помочь. Теперь она сгниет в тюрьме, никогда не выйдет на свободу.

— Не может быть. Нет, нет. Мариора ни в чем не виновата, — проговорил мальчик, стараясь скрыть, как ему стало страшно за сестру. Не слушать, только не слушать того, что говорит хозяин… «Им не верь…»

— Я пойду. — И мальчик, не ожидая разрешения, торопливо вышел.

Как медленно тянется день! Угрюмо молчат рабочие. Кажется, на заводе все спокойно, но это зловещее затишье, которое обычно наступает перед большой грозой.

Тяжело на душе у Илийки. Они, конечно, допрашивают Мариору, мучают ее там, как мучили его. От этих мыслей хотелось бежать к стенам тюрьмы, бить в них кулаками, кричать. Лучше бы все это опять случилось с ним, только не с сестрой.

В который раз он вспомнил обидные слова, сказанные им Мариоре. Если б можно было вернуть их!

Какой длинный, длинный день! Хоть бы скорее наступило завтра. Илийка слонялся по котельной, не зная, куда себя девать, и когда после работы зашел Михан, предложил ему пойти за город. Приятель согласился. Сегодня и он волновался, хотя внешне ничем не выдавал своих чувств.

Они долго шли молча. Наконец, Илийка нарушил молчание:

— Как ты думаешь, если мы будем дружно держаться, выпустят арестованных?

— Должны выпустить. Всех — Мариору, Антона…

— Он такой больной, Антон, — вздохнул Илийка.

По одной стороне дороги до самого горизонта тянулись узкие полоски земли, чахлые стебли пшеницы глохли в сорняках. Редкими рядами стояла кукуруза. Зато по другую сторону большим зеленым массивом раскинулись пышные посевы. То было поле помещика. Стебли пшеницы клонились под тяжестью колосьев. И когда ветер пробегал по золотому морю, оно отвечало тихим шепотом волн, замирающих у склона, зеленым островом, поднимавшимся над нивой. В садах, над самой рекой, тонуло несколько домиков. Мариора по воскресеньям любила ходить туда с Петрей.

Однажды сестра взяла с собой на гулянье Илийку. Мальчик забрался на дерево и внимательно наблюдал за всем происходившим. На поляне собрались парни в вышитых рубахах со шнурками у ворота, обутые в постолы. Один из них, в длиннополом жилете, украсил свою зеленую шляпу павлиньим пером; он был бы одет лучше всех, если б не босые ноги.

Девушки, в таких же ярких, как у Мариоры, косынках, в широких юбках, держались в стороне.

Музыканты взялись за свои инструменты. Тихо запела скрипка. Петря играл, глядя на левую руку, державшую гриф. Он склонил голову набок и, думал, наверное, о чем-то светлом и радостном. И все притихли, слушали. Это была чудесная песня, какой Илийка больше никогда не слышал, но она не забылась, и часто, уходя в поле, он как-будто опять слышал ее. Если запеть, получается совсем-совсем не то. Но все равно он ее помнил, хорошо помнил.

Долго пела скрипка, потом ел подпевал флуер-тонкая тростниковая дудочка — и вдруг… резкая мелодия чимпоя разорвала теплый воздух и унеслась куда-то далеко-далеко. И опять запел флуер, будто пастух отозвался вдали. Бот он, наигрывая, гонит стадо. Кажется, что сейчас раннее утро. Трава блестит росой. Воздух чистый, прозрачный. Где-то в горах перекликаются чабаны…

Петря передал кому-то скрипку. Теперь она уже не плачет, не поет,