Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

Глава первая

Оля сидела в тени опрокинутой шлюпки, обхватив согнутые ноги руками и положив подбородок на острые, исцарапанные колени. Для левого плеча тени не хватило, и косые, но еще горячие лучи жгли кожу. Двигаться не хотелось, и она лениво смотрела, как «Пестель» — пассажирский пароход с заостренным носом и толстым золоченным бушпритом — входит в порт.

Если бы не «Пестель», она уже была бы на волноломе. Но плыть наперерез судну опасно. Это, во-первых, а во-вторых — заметят и деду пожалуются. Капитан «Пестеля», этакая длинноногая, сухая цапля, швартоваться толком не умеет. Вот он и в порт входит, точно берег занят неприятелем, а под водой камни и мины. Всю войну этот трус в Батуми просидел, сердце лечил. А сейчас сразу поправился.

Вполз, наконец. Да прибавь ты ходу! Чего боишься, не съедят тебя в порту… Ой-ой-ой, где он отдал якорь! Чуть ли не у самого маяка! Не швартовка, а загляденье! Вот, пожалуйста, таких капитанами назначают, а девчонок в мореходное училище брать не хотят!..

А времени-то сколько! Посуда после обеда вымыта, а до ужина еще далеко. Дед сейчас краску растирает для «Чайки». Оля прислонилась к ней плечом. Здорово дед починил «Чайку»! Сменил несколько прогнивших досок, зашпаклевал. Только бы весла настоящие, буковые достать. Вот тогда они с дедом заживут! Соленая скумбрия будет всю зиму. Да и вообще очень хорошо иметь настоящую морскую шлюпку. Придет из Дофиновки к ним в гости барба[2] Спира — приятель ее деда-и скажет: «Ну-ка, корици, дай нам что-нибудь закусить». (Барба Спира ее всегда по-гречески называет. «Корици» — значит девочка). Пожалуйста: розовая толстобокая скумбрия, несколько картофелин — и ужин готов…

Скажите, как цапля разворачивается! Точно ему в порту тесно — вот-вот заденет носом причал. Куда ему равняться с «Тружеником моря»! Капитан Игнатенко подходит к причалу так, точно подъезжает на автомобиле. Недаром он — самый лучший капитан. За это она, Оля, может поручиться. А «Труженик моря» — самое лучшее судно, и не только потому, что на нем плавал раньше ее отец. Во время войны-за «Тружеником моря» гонялись гитлеровские подводные лодки и торпедоносцы. И бомбили его! Он горел, тонул и все-таки снова плавает…

Ну, теперь можно прыгать. Оля сняла сарафанчик, сунула его под шлюпку и, обтянув на боках майку, оглянулась на маяк. Оглянулась так, по привычке, ведь деда сейчас там не было. Круглый нарядный маяк отражался в море темным, изломанным столбом и не верилось, что эта уродина и есть белоснежный красавец, которым так гордится Оля. На Большом Фонтане тоже маяк, по тот — одно недоразумение. Он, конечно, очень нужен, но обидно, когда маяк стоит на берегу и похож на обыкновенную хату. Зато этот со всех сторон окружен водой и только узкая бетонная стенка ведет к нему. Когда море злится, волны ревут вокруг него, стараются сбить, столкнуть его. А он словно посмеивается над штормом и, мигая, светит кораблям далеко-далеко. Когда приходят туманы, заволакивают и слепят его глаз, он сердится, глухо воет — жалуется, что мешают смотреть.

Так часто бывает осенью, зимой… а сейчас море синее, теплое, и маяк спокоен. Над бухтой с короткими глухими выкриками носятся белокрылые чайки. На лету они выхватывают из моря рыбешку и снова поднимаются вверх. Оля взмахнула руками, точно чайка крыльями, и бросилась в воду. Вынырнув, она повернулась на левое, разогретое, плечо и поплыла к волнолому. Деда не заметит, что она плывет через гавань. А если б заметил, то, конечно, ругал бы, но не очень. Он хороший, очень хороший. Понимает: если человеку исполнилось тринадцать лет — незачем нянчиться с ним, как с младенцем.

Вода такая тугая, гладит щеку, расчесывает волосы. Теперь хорошо повернуться на спину. Неинтересно все время плыть на боку. Эх, жаль, соли надо было в бутылочку положить и спрятать под майку. На волноломе, наверное, мидий видимо-невидимо. А та соль, что на камнях, очень горькая.

Ну-ка саженкой. Теперь уже недалеко.

Оля подплыла к длинной гряде — каменные глыбы, наваленные друг на друга, прикрывали порт от штормов.

Вот эти два камня, как настоящие ступени, ведут из воды. Они мягкие, словно покрыты толстым зеленым ковром. Но ковер этот особенный — все время колышется, сам стелется под ноги. Трава в поле никогда не бывает такой тонкой и мягкой, как морская. Только скользкий очень, этот ковер.

Оля выбиралась из воды осторожно, чтоб не порезать ноги и руки об острые, створки ракушек, облепивших камни. Квадратные глыбы внизу — темные и массивные. Те, что лежат сверху, — светло-серые с белым налетом, щербатые, морщинистые, как старики. В расщелинах этих камней темнеют бурые водоросли, высохшие мидии с раскрытыми черными створками, маленькие крабы, тоненькие рыбы-иглы, с чуть-чуть утолщенным на конце носом.

Двигаться среди хаоса серых глыб надо осторожно, чтоб не оступиться, а идти хочется скорее — горячо босым ногам.

Пробравшись к внешней стороне волнолома, обращенной к морю, Оля уселась в широкой расщелине. Отжав волосы, чтобы вода с них не текла по спине, она сдвинула камень и засунула под него руку.

— Ну, иди сюда, иди сюда, Катенька моя, — позвала Оля и осторожно вытащила куклу.

Отшельническая жизнь на волноломе больше всего повлияла на нос Катьки. Да и щеки пожелтели, и потускнели глаза. Но Оля ничего этого не замечала, она осторожно разглаживала белые тугие локоны куклы. Локоны эти Оля выстригла у себя, и, так как Катька не совершала по порту прогулок вплавь, то волосы у нее были мягкими и блестящими.

— Тебе скучно здесь, доченька моя? — Оля старалась подражать женщине, с которой однахды сидела рядом на скамейке в Городском саду. Та женщина говорила удивительно хорошие слова маленькой девочке, бледной и худенькой, которую держала на коленях.

— Вот я тебе ленту повяжу. — Оля вынула из-под майки мокрый красный лоскуток. Она нашла его средн ветоши на маяке. — Мой папа когда-нибудь привезет мне такую же ленту, красную, блестящую и широкую…

Так непременно будет, хотя деда и все другие думают, что папа никогда не вернется. Но она, Оля, не хочет так думать. Ведь может быть — не утонул он, выплыл, и когда-нибудь они встретятся… Недаром он так часто снится и говорит с ней…

— А послезавтра ты получишь черешенки, — продолжала Оля, чтобы не вспоминать про то, печальное. — Деда получит деньги, я пойду на базар, куплю бутылку подсолнечного масла, картошечки. Вареные бычки надоели. И еще куплю