Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

так повидаться. Заходили и те, что приезжали к родне или в отпуск. Многих, кого когда-то учил Андрей Иванович, разметало по всему Союзу, и легко представить, как желанны были эти гости старому педагогу.

В часы прихода гостей Харитону предоставлялась свобода.

— Погуляй, Харитон, отдохни, — ласково говорил дед.

Харитон складывал учебники и выбегал из дому.

— Будь осторожен, но не трусь, — напутствовал Андрей Иванович. — Помни партизанский закон: прежде чем что-то сделать — подумай, что из этого выйдет; прежде чем куда-то войти — прикинь, как оттуда выйти.

Харитон бежал к Соловьятку, своему новому другу, чтобы вместе с ним отправиться за кормом для лося.

Соловьятко — шестиклассник, сын тетки Марии и дядьки Марко. Настоящее его имя Степан Черпак, но мать, без памяти любившая сына, прозвала Соловьятком за то, что маленьким он любил петь, заливался соловьем. Мать заведет песню, и он подтягивает, покраснеет от натуги, а поет.

Теперь Степан даже на уроках пения не подает голоса, молчалив сделался, застенчив. Мать говорит, что в нее вышел, потому как она тоже была тихоней. Уже давно не пел младший Черпак, а мать все равно: Соловьятко да Соловьятко, Соловьюнчик да Соловьюшечка…

Когда они вдвоем, Степан молчит, а когда при людях — краснеет, чуть ли не плачет:

«Ма-а-мо!»

Тут тетка Мария спохватывается:

«Прости, Соловьятечко, прости, мой Степанчик, буду называть, как тебе хочется!»

Очень по душе был Харитону этот Степан — Соловьятко. Покладистый, не озорной, верный в дружбе. Главное, он не из тех, кто любит верховодить. Хочешь дружить — дружи, но на равных. Если же начнешь помыкать Соловьятком, он тебе спину покажет: сам с собою дружи и развлекайся, коли такой умный!

Они со Степаном усаживаются в окованный железом баркас — небольшой, аккуратный, закрепленный у вербы золотистой от ржавчины цепью с таким замком, гордостью кузнеца Марко Черпака, что ни один вор не откроет. Берутся за весла. Харитон табанит, а Соловьятко на корме, правит — он знает, куда направлять баркас. Харитон взмахивает веслами, бурунит воду, гонит баркас вперед, как и подобает гребцу, чувствующему себя в силе.

Они плывут в луга, в разлив, на большую воду. Боровое все отдаляется, и Харитону начинает казаться, что это не они плывут, а село купается, покачивается на волнах, все в зелени, красивое, от реки побежавшее в гору, потом в поле, рассыпавшееся, словно отара овец на отдыхе. Еще недавно, когда плыли на челне из Бузинного, село выглядело голым, будто к каменной глыбе лепилось, а теперь глянь — прошло несколько недель, и уже весь берег окутала зелень, уже хаты едва белеют в садах. Неузнаваемым сделалось Боровое.

Харитон старается изо всех сил, отрывисто вскидывает весла, погружает их в воду и дергает на себя. Баркас тоже дергается, набирает скорость, а Харитону хочется, чтобы он летел, словно самолет, чтобы всем на берегу было видно — богатырской силы человек сидит на веслах…

— Не гнал бы уж так, — краснея, обращается к нему Соловьятко, — а то не накатаемся.

Харитон тоже любит кататься на лодке. Это увлечение ребят, что живут по берегам больших рек. С малых лет они чувствуют себя моряками и особенно радуются, когда начинается весеннее половодье.

Харитон сбавляет ход, оглядывается. Действительно, не стоит спешить, когда такая красота вокруг. В одном месте вода крутит и бурлит, а в другом уже земля показывается, щавель листья лопатками кверху тянет, в щи зеленые просится. Вон там, под кустами вербы, пара уток диких на волнах покачивается, пристально следит за баркасом; не дожидаясь приближения неизвестных, утки срываются на крыло, несутся над водой, все дальше и дальше, туда, к Бузинному, на самую ширь Десны.

Так, вспугивая чаек и диких уток, они приближаются к Засыпи — песчаной косе, что отделяет Десну от лугов, туда, где сплетается ежевичник, цепляясь за куст лозы, где стремительно вверх вытянулись осины, побегами которых так любит лакомиться лосенок. Сейчас это были не побеги, а зеленые ветки — ведь весенняя вода щедро напоила песчаную почву, и осина пошла в рост, выбрасывала нежно-розоватые листья, набиралась красоты и силы.

Ребята, пристав к берегу и набегавшись по песчаному пляжу, углубляются в заросли и молча, старательно режут складными ножами побеги, вяжут их в оберемки, чтобы удобней и легче было носить в баркас. Наконец, определив, что корму лосенку хватит не на один день, сопя и пыхтя, переносят и укладывают на дно баркаса, отчего он оседает чуть не вполовину.

— Теперь греби осторожно, — наставляет Соловьятко Харитона, — а то и перевернуться недолго.

Харитон на это ничего не отвечает, только хмыкает: учи, мол, ученого, будто Колумбас не знает, что к чему.

Возвращаются не спеша, баркас по воде чуть движется, время от времени поблескивают на солнце весла.

Теперь, когда они возвращались в Боровое, вперед смотрел Соловьятко, а взгляд Харитона направлен на Десну, на тот лес, к которому подступало Бузинное. Перед глазами стояла родная хата, дуб-богатырь, на котором гнездились аисты. Их он забрал бы к себе, хотя возле дома Андрея Ивановича на старом вязе тоже жили черногузы. Они как раз высиживали аистят и, так же как и бузиновские, по утрам будили Харитона своим клекотом. Ему иногда казалось, что это те самые аисты, что жили в Бузинном.

Харитон не оглядывался, он не знал, далеко ли плыть или уже скоро покажется бузиновский берег. Но вдруг рулевой встревожился, заинтересовался чем-то.

— Глянь, глянь! — указал глазами Степок.

Харитон быстро оглянулся. Ничего особенного не увидел — в какой-нибудь сотне метров берег, а возле него стайка домашних уток полощется.

— Селезень! — таинственно прошептал Степок.

— Где, который?

— Вон, среди домашних. Дикий пристроился.

Теперь Харитон заметил, что чуть поодаль стайки настороженно замер дикий селезень. Он был красив и смел, этот самец, — всего в каких-то пятидесяти метрах от него проплывал баркас, а он вел себя словно домашний.

Соловьятко отвернул баркас, направил его подальше от стаи, прямо к берегу. И чуть только пристали, Соловьятко сразу выпрыгнул из баркаса, на ходу бросив:

— Сиди, не вертись!

Огородами направился к кузне.

Харитон сидел в баркасе, караулил дикого селезня. Тот, быстро освоившись, закружил вокруг уток. Домашний селезень угрожал ему клювом, воинственно вытягивал шею, бросался в атаку, но дикий ловко увертывался и подступался уже с другой стороны. Харитон рассматривал дикую птицу, любовался ею и вскоре забыл про Степка. Он даже вздрогнул, когда услышал позади осторожные шаги. Так и есть — дядька Марко. Невысокий, плотный, в широком кожаном фартуке, который позабыл скинуть, он крался, будто охотничий пес, высоко подымая ступни ног, боясь наступить на ломкую ветку или еще чем-нибудь спугнуть дикого селезня. В большущих черных