Кукуют кукушки - Юрий Олиферович Збанацкий

Харитону Колумбасу теперь уже не казалось, что взрослые люди, партизанские командиры, забавлялись детскими играми. Он почувствовал в этой «игре» большой смысл, увидел в ней святое братство двух людей, такую дружбу, которую и смерть не разрушит. Но ничем он не показал своего понимания, и Андрей Иванович забеспокоился: понял внук великую суть дружбы дедов или вся эта история показалась ему обычной и неинтересной?

И он прямо спросил внука:

— Понял ли ты, Харитон, о чем я тебе рассказал?

Харитон быстро взглянул на дедушку, и во взгляде этом мелькнуло: разве я маленький, чтобы не понять такого?

— Твой дедушка, Харитон Булатов, русский, а стал мне, украинцу, родным братом, самым родным человеком, будто мы с ним родились в одной хате, будто росли вместе в большой семье рыбака Громового.

Харитон Колумбас смотрел на деда Андрея удивленно. То, что побратались русский и украинец, для него не было чем-то необычным, поэтому он никогда и не задумывался над вопросом: а кто он такой? Всегда знал, что он — советский…

Хотя внук и не высказал своих мыслей, Андрей Иванович прочитал их у него в глазах и глубоко задумался. А может, это и хорошо, что ребенок не задается такими вопросами?

— Ну ладно, Харитон! Заговорились мы с тобой, спать пора, ведь завтра в школу.

V

Весенняя ночь жила за окном. В огромной черной бурке, украшенной пуговицами-звездами, она тихо шла по земле; мохнатыми черными руками гладила она землю, и земля вздыхала сонно-радостно, согревалась от этого ласкового прикосновения, выталкивала на поверхность бледно-сизые, красноватые, белые побеги, которые к утру становились сморщенными листочками, хрупкими, нежными, слабенькими, но живыми, которые днем расправлялись листьями, той первой весенней зеленью, так радующей глаз ребенка и сердце взрослого. От легкого дыхания весны чуть заметно покачивались деревья, шелестели ветвями с набухавшими на них душистыми почками. Эти почки под теплым дуновением росли, превращались в первые сережки, в легонькую бледную паутину того летнего зеленого убранства, без которого не могут жить могучие деревья.

Все жило, двигалось, росло и ублаготворенно вздыхало за окном.

Харитону не нужно было напрягать слух, чтобы ощутить это движение, эту приметную жизнь за стеной…

Он замер, затаив дыхание, потому что ему послышались легкие шаги, шаги человека. Это были женские шаги, не просто женские, а материнские: так легко, так неслышно, так по-родному могла ступать по земле только его мама. У Харитона радостно зашлось сердце, зашлось тревогой, испугом и жалостью, потому что он ждал — вот-вот материнская рука осторожно коснется оконного стекла и тихий, такой родной голос окликнет его. Он ждал чуда и вместе с тем боялся, что его не будет, и, боясь, сокрушался тяжело, до слез.

Нет, никто не постучался в окошко, хотя кто-то ходил там, за окном, легко ступал по огороду, гладил огромной мохнатой рукой вершины деревьев, и они от радости покачивались и опять подставляли свои кудлатые головы под ту невидимую ласковую руку. Никто не постучался в окно, только весенняя ночь дышала на стекла, и на них появлялись чуть заметные пузырьки, они собирались вместе, наливались слезой и поблескивали, как поблескивают малооблачной ночью в разрывах облаков далекие звезды, катились вниз тоненькими, еле заметными ручейками.

Весенняя ночь ходила за окном, водила за руку еще юную, несмелую весну, показывала ей ее владения. А Харитон не спал, лежал и думал о маме, которая однажды явилась на свет, как весна, вызрела в теплое, ласковое лето, стала его матерью и нежданно ушла навсегда.

Он лежал и думал о маме, понимал, что она в самом деле покинула его навсегда, — ведь не могла же она оставаться где-то так долго. Но никак не мог он поверить в то, что она уже никогда не придет. Не может быть, чтобы не пришла! То была бы величайшая в мире несправедливость. Пройдет какое-то время, промелькнут незаметно дни — и мама появится. Главное — надо ждать, верить в то, что она вернется. Делать все так, как хотелось ей. Он так и поступает, как мечталось маме. Она хотела, чтобы сын каждый день аккуратно посещал школу, — Харитон сейчас и не думает пропускать уроки. Она мечтала, чтобы мальчик ее хорошо учился, и каждую пятерку в его дневнике считала для себя наивысшей наградой, — он теперь только так и учится. Его хвалят учителя, ставят в пример другим. Теперь Харитону легко стало учиться. Он бы и всегда так учился, если б возле него был дедушка Андрей Иванович, дедушка, который все знает, хочет ему только добра и умеет прийти на помощь как раз тогда, когда это необходимо. И ничего, что этот дедушка не совсем родной, что у него был еще другой дедушка. А разве Андрей Иванович не тоже Булатов? Разве он не герой? Только он еще и Громовой, его все любят и уважают в селе, даже такие, как Марко Черпак, человек своевольный и насмешливый. Чудно́, как на такой доброй и ласковой женщине, как тетка Мария, ему удалось жениться?

Ходила за окном неугомонная весенняя ночь, пугала в живом уголке зверей: тонко взвизгивала лисичка; барсучок, недавно проснувшийся от зимней спячки, тревожно пофыркивал; даже лосенок подал голос — наверно, скучал без мамы, может, во сне ее видел или просто пригрезился теплый материнский бок, и малыш, тоскуя, ждал чуда, как ждут те, кто никогда уже его не дождется.

Харитон тихонько спустился с кровати, нащупал рукой выключатель и, боясь громкого щелчка, нажал на него. В комнате вспыхнул свет. Харитон прислушался — не разбудил ли деда? А потом, стараясь не шуметь, сел к столу и, вздохнув, погрузился в чтение. Вздохнул потому, что на миг вспомнилась Яриська, как они вдвоем садились за книгу, — она первая и приохотила его к чтению. Но это лишь на миг. На память пришло другое — обида, которую нанесли ему Яриська с матерью. Сердито нахмурился, заставил себя не думать о неприятном, поймал взглядом строку в книжке, сначала показавшуюся ему непонятной, ненужной и оттого чем-то даже враждебной. Затем, когда пробежал еще несколько строк, все прояснилось, будто рассвело, стало доступным и сразу взяло в плен.

Теплая весенняя ночь бродила за окном, будила землю, будоражила зверей, а в доме, отделенном от всего большого мира крепкими стенами и заплаканным темным окном, сидел Харитон Колумбас и штурмовал науку: он не хотел срамиться в школе, позорить своего дедушку.

Весенняя ночь тревожила и Андрея Ивановича. Если Харитона ночь уложила в постель, правда не без помощи