Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

— А на самом деле там, внизу, работает моторчик и гонит воздух. В общем, как большой свисток.

— Так просто? — разочарованно спросил Миша.

— А раньше на маяках были колокола. Большие, медные, как тот, что у входа, только ещё больше. Представляешь, ты стоишь на мостике! — Оля остановилась и показала, как на мостике должен стоять капитан. — Страшным штормом сломаны мачты, заклинило руль… Нас носит по бушующему морю… Спасения нет… И вдруг, сквозь рев ветра ты слышишь звон колокола… бом… бом… бом… Близко люди! Они спасут! Здорово?! А?!

— Здорово, только давай подождем, посидим. Прямо на небо поднимаемся. У меня в коленках ноги уже ломаются. — Миша сел на ступеньку.

— Ну, давай.

Они некоторое время сидели молча, потом Миша сказал:

— Где же Семен будет ночевать?

— Там, где он до сих пор ночевал. И вообще летом не обязательно спать в комнате. Даже лучше на улице. Прохладней… Скоро он поступит в школу юнг! И станет моряком. Это самое важное.

— Да, это правда.

— Идем, — сказала Оля, и они опять стали подниматься вверх.

Лестница заканчивалась круглой комнатой, из которой во все стороны смотрели иллюминаторы. Напротив лестницы большая красная дверь были прижата болтом.

Миша заглянул в иллюминатор и увидел, что дверь ведет на удивительный балкончик, сделанный из сетки. Балкончик шел с наружной стороны, вокруг всего маяка. Рядом с дверью в потолок упиралась круглая лесенка.

— Поднимись и просунь в люк голову, — сказала Оля.

Миша повиновался.

Посередине комнаты, такой же круглой и такой же чистой, как внизу, стояла огромная круглая тумба из стёкол.

— Это не тумба, а линза, — пояснила Оля.

Эта линза и посылала ослепительно яркий луч то на море, то на берег.

— Линза медленно поворачивается, ты замечаешь. — Оля следила за направлением луча. — Вот она светит югу, вот она отошла и светит западу, теперь северу.

— Очень интересно тут.

— Ну, слезай. — Оля потянула его за ногу.

Миша спустился, протирая глаза.

— Слепит маяк, хотя я и не смотрел на тумбу, то есть на линзу, когда она — ко мне поворачивалась.

— А теперь посмотри в иллюминаторы.

Миша приподнял шторки и посмотрел. Казалось, что отсюда виден весь мир. И узкая серебристая дорожка, вытянувшаяся от маяка к горизонту, ti фонари на берегу, и таинственные огоньки на воде, — может быть, бакены, а может быть, какие-нибудь неведомые судёнышки… А из другого иллюминатора виден порт. Из третьего — зарево огней над городом…

— Пошли. Сюда придем ещё раз, днём, — сказала Оля. — Днем особенно интересно вниз в воду смотреть. Она светлая-светлая под самым маяком и как будто слоится. А дальше идет полосами все темнее…

Когда они спускались вниз, у Миши дрожали колени.

Ступеньки были очень высокие и крутые. Он обеими руками держался за перила, чтоб не скатиться вниз.

Миновав дверь у подножия маяка, в которую они недавно вошли, ребята спустились еще ниже.

— Куда ты меня опять тащишь? — жалобно спросил Миша. Но она, не ответив, крепко надавила большую ручку, и они очутились в ярко освещенной комнате. Здесь было тепло, по-домашнему пахло табаком и чуточку керосином.

Иван Тимофеевич сидел за большим письменным столом и читал книгу, держа её в вытянутой руке. Над ним и справа на другой стене было много всяких стрелок и стрелочек под стеклянными кругами.

— Входите, входите, ребята, — сказал он, опуская на стол раскрытую книгу и поднимаясь навстречу.

Старик усадил ребят на скамейку и стал рассказывать, для чего служит каждый прибор.

— Как тут у вас интересно! Вы про всё так рассказываете, что хочется остаться у вас маячником, — сказал Миша, боясь, что Иван Тимофеевич спросит, почему они здесь очутились. Но он ничего такого не спросил.

— Во всяком деле свой интерес есть, — проговорил старик. — И всякому человеку кажется, что его работа самая интересная и что всем другим людям интересно про нее слушать.

— У нас дома про работу ничего не рассказывают, — заметил Миша, глядя в иллюминатор, туда, где мелькала огнями Дофиновка. Вчера они были там… А волнолома не видно, и того места, где они опрокинулись… Какая тут жизнь удивительная!.. И Миша договорил: — Они не только со мной, но и между собой про работу не говорят.

— Ты, дружок, просто не слышал. Дед, наверное, думает, что ты тоже математиком будешь? Верно?!

— Не знаю. Он про это со мной не говорит. А бабушка хочет, чтоб я учился в институте, — ответил Миша.

— Я бы на твоём месте в капитаны пошла. Эх, Мишка, не теряйся, иди в капитаны, — горячо советовала Оля.

— Нельзя так, Олёк. А если у него к другому чему сердце лежит, — сказал Иван Тимофеевич.

— Ни к чему не лежит, — признался Миша. — Учусь хорошо, а кем быть — не знаю. Что тогда делать, если не знаешь?

Иван Тимофеевич долго молчал. Он привык серьезно отвечать на вопросы Оли. Дети ведь слова взрослых запоминают на всю жизнь. А он Оле заменил и отца, и мать. И Мише надо ответить на вопрос так, чтобы это принесло ему пользу.

— Таким ребятам, как ты, дружок, после окончания школы пойти бы поработать. Пожить бы своим умом. На свой заработок. Труд еще ни одного человека не испортил, а многим помог… Ты и жизнь лучше узнаешь и подумаешь, решишь — куда тебя больше тянет.

— И не стыдно будет, — заметила Оля.

— А за что — стыдно? — удивился Миша.

— А за то, что на тебя кто-то работает. Ну, и что, если папа? Человек, который себя уважает, должен сам на себя работать и только в самом крайнем случае помощь принимать. Вот я думаю, весной кончу восьмой класс и работать пойду, деду буду помогать.

— Правильно, — подхватил Миша. — Мне тоже надоело учиться.

— А мне не надоело. Я в вечернюю школу пойду, — сказала Оля.

— Там видно будет, Олёк. Но ты и сейчас не только учишься. Варишь, стираешь. Это, девочка, тоже работа.

— Не такая большая, — возразила она.

— Важно, как человек работает. Если с любовью, если знает — это его долг, если не старается его спихнуть на другого, то и маленькая работа важна. Кусок хлеба надо зарабатывать с любовью, честно…

Удивительно простые и новые слова говорили и Иван Тимофеевич, и Оля. Конечно, они правы. Надо идти работать…

— Ну, а если сделать так, как советует бабушка, идти в институт, все равно в какой, что тогда будет?

— Тогда ничего хорошего не будет, — ответил. Иван Тимофеевич и неторопливо стал раскуривать трубку. И в этот раз