Илийка. Не смолкает прибой - Анастасия Антоновна Зорич

и Сеню я на другой участок послал. К пляжу. Туда еще ребята из школы пришли, помогают. Если бы мы все здесь собрались, нас могли бы выгнать. Не каждому втолкуешь, что мы дело делаем. Знаете, взрослые люди иногда бывают очень несознательные, — доверительно сообщил Витя.

— Бывают, — согласился Алексей Петрович.

— Им объясняешь, что мы для общей пользы стараемся, а они шутки строят… Просто отбивают охоту работать.

Алексей Петрович успокоил Витю: он не относится к числу таких, и посоветовал обратиться к комсоргу порта. Сбор железного лома — очень важное дело. Не мешало бы также собирать цветной металл. Алексей Петрович даже пообещал сказать боцману, чтобы он выдал для этого ребятам несколько деревянных ящиков.

— А что это не видно вашего цыганенка — Славу? — спросил Алексей Петрович.

— Да он вообще от нас в стороне. Гордится. А последнее время я его совсем не встречаю, — ответил Витя.

«Уж не пустился ли он путешествовать», — думал Алексей Петрович, возвращаясь на судно.

Вечером он провожал своего гостя. Вместе они служили во время войны в дивизионе подводных лодок. И вот друг опять далеко уезжает, чтобы получить под свое начало новую подводную лодку… Конечно, Алексей Петрович тому немного завидовал. Слов нет, «Труженик моря» отличное судно, но ему, моряку, полюбилась подводная лодка. Как обидно, что после боевой операции во вражеском порту, едва не стоившей Алексею Петровичу жизни, врачи запретили ему плавание в подводных условиях…

Моряки разговорились и не заметили, как тронулся поезд. Алексею Петровичу пришлось торопливо пробираться к выходу…

Перрон остался далеко позади, когда капитан спрыгнул с высокой подножки. Состав прогромыхал мимо и вскоре, мигнув красным огоньком, исчез…

Алексей Петрович пересек железнодорожные пути и пошел под стеной, тянувшейся вдоль полотна. Вокруг было темно и тихо, только вдали покрикивал суетливый маневровый паровоз да слышался жалобный звон буферов.

И вдруг Алексей Петрович увидел сидевшего на земле человека. Опустив голову и подперев щеку кулаком, этот человек, видимо, глубоко задумался, так как заметил Алексея Петровича только тогда, когда тот остановился.

— Ах, вот ты где, орел? — удивленно проговорил Алексей Петрович, узнав Славу. — Ты что, брат, кого-нибудь встречаешь или провожаешь?

— А вам это непременно нужно знать? — недружелюбно произнес Слава.

Алексей Петрович промолчал. «Цыганенок» явно не желал вступать в разговор. Но отступать, ничего не добившись, капитан не привык. Поэтому, помолчав немного, он проговорил:

— Я тебе, брат, не сверстник и не от безделья с тобой тут решил поговорить. Дело есть. И ты встань, если тебя дома чему-нибудь учили.

Слава с удивлением взглянул на капитана, и поднялся. Правда, не очень поспешно, но все же встал.

— Так вот, — продолжал Алексей Петрович, — моя фамилия Игнатенко или Алексей Петрович, это как тебе удобнее, так и будешь называть. И давай пройдем куда-нибудь, где бы можно было потолковать.

Слава некоторое время молчал.

— Вот здесь, через стену, есть скамейка. Только ведь через стену надо, — сказал он, искоса глядя на Алексея Петровича. Его подкупала суровая прямота капитана. Но, может быть, это «важничанье»? А «важничанья» Слава не любил, хотя эта черточка была свойственна ему самому. Но в себе он этого не замечал.

Несмотря на пролом, высота стены была метра полтора. По другую сторону — почти два с половиной. Слава перелез через стену. Ему хорошо были знакомы выбоины с наружной стороны. Но как поступит теперь капитан?

Алексей Петрович последовал за «цыганенком» и, очутившись наверху, понял, что не без умысла предложена ему эта затея. Он представил себе, как смешно будет выглядеть, лежа на животе на стене и разыскивая ногами выбоины. Только на какую-то долю секунды задержался Алексей Петрович и прыгнул.

— Пошли, где твоя скамейка? — проговорил он так, словно каждый день прыгал с таких стен и это было ему не в диковинку.

— Вот здесь, — с невольным уважением сказал Слава, указывая на небольшой сквер. Они прошли вглубь и очутились под деревьями, где действительно стояла широкая садовая скамья.

— Садись, — сказал Алексей Петрович, опускаясь на нее.

Неподалеку на столбе покачивался одинокий фонарь. Вокруг него кружились целые рои мошкары и короткокрылые серые мотыльки.

— Ну, давайте ваш разговор. — Славе было досадно, что он так легко подчинился капитану, хотя не подчиниться не мог, так уверенно держал себя с ним этот человек.

— Я тебе, брат, уже сказал, чтобы ты со мной этот тон бросил, — сухо заметил Алексей Петрович. — Не привык я к такому тону и сам никогда так с людьми не говорю. Я тебе не сердобольная тетя, я моряк. Если разговаривать, так разговаривать как следует.

Слава промолчал.

— Я все хотел тебя спросить, Слава, — проговорил капитан так, словно не им было только, что сделано замечание. — Я хотел тебя спросить об отце. Где он? Жив?

— На фронте убили, — глухо отозвался Слава, и его густые черные брови сдвинулись.

— Я так и думал, — словно про себя произнес Алексей Петрович.

Слава хотел спросить, почему он так думал. Пусть уж лучше капитан сам скажет, зачем, ему понадобилось вдруг об этом спрашивать.

— А где твоя мама? — спустя некоторое время снова спросил капитан. И оттого, что Алексей Петрович, такой с виду суровый, не сказал «мать», а «мама», именно это слово вдруг заставило Славу отвести глаза в темноту, чтобы капитан ничего не заметил.

— Плохо, когда нет никого, — просто проговорил Алексей Петрович.

Но Слава вдруг пересилил себя и решил не давать много власти над собой — этому совсем незнакомому человеку. Незачем откровенничать с первым встречным, и он резко сказал:

— Что вы об этом знаете?!

— Знаю, брат. Все знаю. У меня мама от тифа умерла еще в ту войну, в гражданскую. Отца повесили белые… А мне только пять лет минуло…

— В детском доме находились? — смягчился Слава, однако старался говорить сухо.

— Сначала беспризорничал. Потом старик один подобрал. Крутой старик и хороший. За сына взял. Человеком сделал.

— Ваше счастье, — неопределенно произнес Слава.

— А твоя мама где?

Слава чувствовал, что неспроста завел с ним разговор этот капитан. И еще чувствовал, что он все больше и больше располагает к себе даже своей суровостью. Стараясь освободиться от внезапно возникшей в нем симпатии к капитану, Слава с нарочитой резкостью спросил:

— А зачем это вам?

Но теперь капитан, словно не заметил его тона. Будто догадался, о чем думал Слава.

— Видишь ли, если я воевал вместе с твоим отцом за таких, как ты, то и спросить обязан, как ты дальше жить думаешь. Право я такое имею, чтобы тебя спрашивать, а ты обязан отвечать так, как отвечал бы отцу…

Слава снова уставился