Альманах гурманов - Александр Гримо де Ла Реньер

острыми словцами, веселыми историями и остроумными репликами, увлекательными цитатами и забавными рассказами, эротическими песенками, вакхическими куплетами и любезным волокитством. Именно их стараниями движется застольная беседа, причем они ухитряются не упустить ни одного блюда, но и не вести разговор с набитым ртом – вещь, разумеется, нелегкая, но, как говорится, мастерства не проешь.

Хотя почти все литераторы, принадлежащие к этому разряду, живут своим домом, а значит, могут пообедать у себя, они никогда не отказываются от приглашения, сделанного по всем правилам и исходящего от Амфитриона с хорошей репутацией; ведь их труды заканчиваются обычно к шести часам пополудни, и воображение их, утомленное работой, нуждается в развлечении и отдыхе. Вообще для людей, занятых сочинительством, общество есть не что иное, как источник новых идей; в свете находят они галерею постоянно обновляющуюся; видят оригиналы, достойные изучения и описания, и выводят их в своих произведениях, опуская, однако, подлинные имена, дабы картины не превратились в портреты, а мораль не сделалась сатирой.

Мы не причисляем к любителям обедать в гостях тех, кто не имеют привычки столоваться вне дома и поступают так лишь время от времени, в том случае, если их к этому принуждают религиозный календарь, семейственные обязанности или светские приличия. Таковы в большинстве своем негоцианты, судейские, деловые люди и проч. – недаром все они держатся в обществе так нелюбезно. Тревога за дела не дает им покоя и за обедом; их труднее всего позабавить, развеселить, да и просто развлечь в ходе продолжительной трапезы. Однако если это все-таки удается и морщины на лицах этих людей разглаживаются, веселость их заходит куда дальше, чем у всех остальных гостей и, по правде говоря, отнюдь не всегда удовлетворяет правилам благопристойности.

Мы скажем то же самое и о беззаботных весельчаках, которых обычно приглашают на большие обеды, как шутов на праздник, и которые в течение всех первых перемен едят молча и открывают рот только за десертом, чтобы затянуть песенки более чем откровенные, но нимало не смущающие дам нашей новой Франции. Эти люди, отличающиеся, как правило, толстым брюхом, пухлыми щеками и громовым голосом, относятся к литераторам и артистам[530], которых мы упомянули давеча, примерно так же, как ярмарочные балаганы относятся к театрам, а площадной фарс – к комедии. Впрочем, у этих толстяков нет недостатка ни в самоуверенности, ни в самобытности; грубоватая веселость их заразительна, вдобавок они с большой охотой предлагают себя в качестве мишени для насмешек; однако чаще всего такие люди дурно воспитаны, не знают, что такое хороший тон, и вовсе не умеют поддержать беседу. Посему звать их можно только в собрания очень многолюдные. В Париже этих людей хоть пруд пруди, так что отыскать их легче легкого. Вдобавок эти шуты не требуют себе никакой оплаты и почитают достаточной наградой за труды возможность съесть вкусный обед и провести вечер в избранном обществе. Аппетит у них превосходный, но Гурманы среди них редки. Порой до этой роли опускаются иные журналисты, дабы получить доступ в те дома, где иначе их бы ни за что не приняли. Журналистов этих легко узнать по апоплексической шее, густым усам и одутловатой физиономии, от которой пренеприятно разит вином.

Наконец, последний разряд любителей обедать в гостях, о котором нам осталось рассказать,– это нахлебники в прямом смысле слова. Ремеслом этим занимаются, как правило, пролетарии без места и без хозяйства, которые, не сумей они втереться в доверие к богатым Амфитрионам, вынуждены были бы отправиться в скверную харчевню. Едят они с жадностью, вмешиваются в разговор, чтобы пересказать последнюю новость (которая в их устах кажется менее всего похожей на правду), всем известные происшествия или никому не интересные разговоры. Бесстыдство их равняется их алчности. Низкие льстецы и подлые угодники, они заискивают без легкости, шутят без остроумия, поддакивают без смысла и не имеют другого оружия, кроме наглости, ловкости и хорошо подвешенного языка. Стоит Амфитриону зазеваться, как они тотчас завладевают всеми кушаньями и начинают распоряжаться за столом, словно у себя дома. Их привечают, потому что боятся разносимых ими сплетен и почитают за благо иметь их в числе друзей, а не врагов. Но людям такого склада чувство благодарности неведомо. Самый лучший стол и самый любезный прием не вызывают у них ни малейшей признательности. Они убеждены, что все любезности причитаются им по праву, и садятся за стол с таким видом, словно взимают контрибуцию с поверженного противника.

Сегодня число этих вымогателей несколько уменьшилось, потому что уменьшилось число открытых домов; даже люди, которые занимают высокие должности и которым по чину положено устраивать большие обеды для широкой публики, уклоняются от исполнения этой обязанности. А ведь только в открытых домах, где по определенным дням кормят всех без особых приглашений, нахлебники и столуются; в другие дома они проникают редко, ибо хозяева достаточно разумны, чтобы их не звать, а когда бы они осмелились явиться без приглашения, их бы просто-напросто не пустили на порог.

Нахлебники появились на свет не сегодня; они существовали испокон веков: у египтян, у греков и римлян, звавших их паразитами, да и у всех прочих народов. Но особенно расплодились они во Франции, ибо в этой стране знают толк во вкусной еде, но мало дорожат патриархальными нравами; меж тем если есть трапезы, которые нахлебники обходят стороной, то это, конечно, трапезы семейные (исключения они делают лишь для свадебных пиршеств). В провинции нахлебников было немного, и кормились они только за столами интендантов и наместников[531]; зато в Париже от них не было отбою, особенно в домах вельмож и финансистов, устраивавших роскошные обеды, и у тех обывателей, которые тщились им подражать. Сегодня нахлебников стало гораздо меньше, потому что уменьшилось число бездельников и число роскошных обедов; хозяева нынче знают цену вкусным яствам и не желают издерживать деньги на угощение людей, не способных принести им ни пользы, ни славы. Сегодня всем правит расчет, и нынешние богачи приглашают к своему столу лишь тех, кто может быть им полезен или способен их позабавить. Почти все дела обсуждаются в будуаре, а решаются в столовой; в конторе их скрепляют подписями лишь для видимости, примерно как брачные контракты у нотариуса, к которому обе стороны приходят, предварительно обговорив все условия[532]. […]

О поварах [533]

Иные утверждают, что повара по отношению к дворецким суть то же, что аптекари по отношению к врачам; но нам сравнение это не кажется справедливым, ибо если аптекарей в самом деле можно назвать поварами врачей, из