Фауст. Страдания юного Вертера - Иоганн Вольфганг Гёте

Плохо сознавая, что говорит и что делает, она поспешила послать за двумя своими подругами, чтобы не оставаться с Вертером наедине. Он положил на столик несколько книг, которые брал почитать, спросил других взамен прочитанных, она же в душе разрывалась меж двух противоречивых желаний: чтобы подруги поскорее пришли и чтобы они не пришли вовсе. Вскоре горничная воротилась и сообщила, что обе просят извинить их и прийти не смогут.

Лотта хотела было усадить девушку с работой в соседней комнате, но передумала. Вертер прохаживался по комнате, она села к фортепьяно, заиграла менуэт, но пальцы не слушались ее. Взяв себя в руки, она непринужденно села к Вертеру, который тем временем уже занял свое излюбленное место на канапе.

– Вам нечего читать? – спросила она и, получив утвердительный ответ, сказала: – В моем столе лежит ваш перевод песен Оссиана[86]; я еще не прочла их, все надеялась услышать их из ваших уст, но до сих пор мне не представилось случая просить вас об этом.

Он улыбнулся, достал из ящика рукопись; легкий трепет пробежал по его жилам, когда он взял ее в руки и заглянул в нее, глаза его наполнились слезами. Он сел и стал читать.

«Звезда вечерняя! Прекрасен твой лучистый свет в закатном небе, являешь ты свой лик сияющий из туч, плывешь, полна величия, к своим холмам. Что ищет взор твой на равнине? Утихли ветры бурные; не умолкает лишь потока дальний шум; подножье скал лобзают волны, и насекомых рой жужжит в ночном эфире. Куда стремишь ты призрачный свой свет? Плывешь с улыбкою по водам, объемлют волны радостно твой лик, серебряные волосы лаская. Прощай, невозмутимый луч. Явись, души волшебный светоч Оссиана!

И он является, могуч и ярок. Я вижу друзей моих почивших, они на Лоре собрались, как в дни былые. Фингал, подобный влажному туманному столпу; вокруг него его герои, а вот и барды, поэты песнопений! Седоволосый Уллин! Статный Рино! Альпин, певец пленительный! И ты, Минона томная! О, сколько перемены в вас, друзья мои, с тех праздничных торжеств на Сельме, когда друг с другом состязались мы за первенство в песнотворенье, весенним ветрам подражая, ласкающим дыханьем нежным на горных склонах стебли сонных трав.

И вышла к нам прекрасная Минона, потупив взор; в очах ее блистали слезы, волной тяжелою струились волосы, колеблемые ветром, что реял беспокойно над холмом. И мрак объял сердца героев, едва услышали они ее печальный голос; не раз уж видели они и гроб Сальгара, и скорбное жилище Кольмы белоликой, в тоске сидящей на холме. Сальгар обещал вернуться прежде захода солнца, меж тем на земле владычествует ночь… Внемлите же песне сладкоголосой Кольмы, на холме застывшей в ожиданье.

Кольма

Ночь! Я одна, покинутая всеми, в бурю на холме. Шум ветра оглашает горы. Поток рычит, в ущелье низвергаясь. Нет крова над главой моею, нет от дождя защиты мне, забытой на холме ветров. Явись, луна, из туч, блесните звезды ночи! Пусть бледный луч меня ведет туда, где спит избранник мой, найдя отдохновенье от трудов охоты; у изголовья грозный лук расслабленный, и вкруг хозяина псы ловчие в тревожном сне! Я здесь сижу одна, над пенистым потоком. Шум волн и ветра заглушают голос возлюбленного.

Зачем он медлит, мой Сальгар? Быть может, он забыл, что дал мне слово? Вот дерево, а вот утес, поток ревущий! Ты обещал до наступленья тьмы быть здесь. Ах! Где скрылся мой Сальгар? С тобою я готова была бежать, покинуть отца и брата гордых! Давно вражда разъединила твой род и мой, но мы – мы не враги, Сальгар!

Утихни, ветер, хоть на мгновенье! Молчите волны, голос мой пусть разнесется по долине, чтобы услышал меня мой путник. Сальгар! Я здесь, тебя зову я! Вот дерево, а вот утес! Сальгар! Возлюбленный, я жду! Зачем ты медлишь?

Вот месяц выглянул и озарил поток в долине; седые громоздятся скалы, стремясь по склону вверх; но на холме Сальгара я не вижу, и лай собак не возвещает приближенье ночного путника. И я сижу одна.

Но что это? Кого я вижу вдруг в долине? Кто распростерт там на сырой земле? Возлюбленный? Или мой брат? О, говорите же, родные! Молчат… Как страх сдавил мне душу! Они мертвы! Мечи их окровавлены! О, брат мой, брат мой, зачем убил ты моего Сальгара? О, Сальгар, зачем убил ты моего родного брата? Я так любила вас обоих! Ты был прекрасен у холма средь тысяч! Он страшен был на поле брани. Ответьте мне! Откликнитесь на голос мой! Увы, они молчат, уснув навеки! И грудь их холодней земли!

О, с горных круч, грозой объятых, с высот холма скалистого, ответствуйте мне, духи мертвых! Говорите! Не устрашусь! Куда исчезли вы, где упокоились? Где вашу гробовую сень искать под толщей гор? Ни отзвука, ни жалобного стона сквозь шум грозы и ветра свист.

Окаменев от скорби, в слезах жду восхода солнца. Друзья почивших, приготовьте могилу, но оставьте ее отверстой до моего прихода. Как сновиденье, тает жизнь моя; зачем мне быть среди живых? Остаться я желаю здесь, средь этих скал, чтобы мой дух ночами на холме, когда в долине реет ветер, оплакивал бы смерть моих друзей. Охотник в хижине лесной, мой голос услыхав, от страха содрогнется, но тотчас же пленится им, ведь сладостен напев мой будет о друзьях, любимых мною беззаветно!

Так пела ты, Минона, дочь Тормана, с румянцем робости девичьей на щеках. Мы молча слезы лили о Кольме бедной, и омрачились наши души.

Уллин с арфою выступил в круг и воскресил в памяти нашей Альпина песнь. Приятен был для слуха нашего Альпина голос, душа же Рино подобна была огненному лучу. Но оба они упокоились в тесном жилище, и голоса их навек отзвучали в Сельме. Однажды Уллин, вернувшись с охоты, когда герои еще были живы, услышал, как состязаются они на холме в песнопенье. Их напевы были нежны, но полны печали. Они оплакивали гибель Морара, первого средь героев. Душа его была как душа Фингала, меч – как меч Оскара, но он пал, и отец его восскорбел, и очи сестры его наполнились слезами, очи Миноны, сестры могучего Морара, наполнились слезами.

Едва зазвучала песнь Уллина, Минона тотчас удалилась, как месяц спешит удалиться за тучу, чтоб прекрасное скрыть в ней чело от жестокой грозы. Я, вторя песне печали, вместе с Уллином ударил по струнам.

Рино

Утихли ветер и дождь, яркий сияет полдень, рассеялись тучи. Изменчивое солнце озаряет холм мимолетными лучами. Румяный поток бежит с горных круч в долину. Сладок твой лепет, поток; но слаще голос, которому внемлю. То Альпина голос, то плач об умершем. Глава его клонится долу под бременем лет, и красны его очи, полные слез. Альпин, славный певец, зачем ты один здесь, на объятом молчаньем холме? Отчего так печален твой голос и так безутешен, как ветра порыв в чаще лесной, как волна на далеком пустом берегу?

Альпин

Плач мой, Рино, обращен к мертвым, глас мой взывает к сущим во гробе. Статен и величав ты, стоящий на холме, прекрасен среди сынов равнины. Но смерть настигнет тебя, как Морара, и могила твоя оросится слезами. Холмы забудут тебя, спущенный лук твой праздно будет лежать во мраке пещеры.

Ты резв был, о Морар, как лань на холме, и страшен, как зарево в небе ночном. Гнев твой был бурей, а меч твой в сраженье сверкал, как молнии над темной долиной. Голос твой грозному рыку лесного потока подобен был после дождя, грома раскатам на дальних холмах. Многих сразила десница твоя, многих пожрал огонь твоей ярости. Когда же возвращался ты из ратных походов, как мирно сияло чело твое! Лик твой подобился солнцу после грозы, сходствовал с месяцем ясным тихою ночью, грудь же дышала покоем, как воды в безветренный полдень.

Тесно ныне жилище твое, мрачна смертная сень! Трех шагов мне довольно измерить могилу того, кто некогда был так велик! Четыре поросших мхом камня суть памятник твой; облетевшее древо средь высокой травы, колеблемой ветром, указуют охотнику могилу могучего Морара. Ни матери нет у тебя,