Фауст. Страдания юного Вертера - Иоганн Вольфганг Гёте

низвергнуть туда мои муки, мои страдания! Умчаться прочь вместе с волнами! Увы!.. Я не смог оторвать ногу от скалы, не смог положить конец всем мучениям! Час мой еще не пробил, я чувствую это! О, Вильгельм! Я охотно отдал бы свою принадлежность к роду человеческому за то, чтобы вместе с этим штормовым ветром раздирать тучи, яростно терзать воды! Но может быть, мне, несчастному узнику, еще выпадет сей счастливый жребий?..

С какою тоской смотрел я сверху на заветное местечко, где мы с Лоттой однажды в жаркий день отдыхали под ивою, утомленные прогулкой! Оно тоже было затоплено, я лишь с трудом узнал иву. Ах, Вильгельм! А ее луга, думал я, окрестности охотничьего замка! «Должно быть, и наша беседка пострадала от паводка!» – подумал я, и светлый луч блеснул мне из прошлого; так пленнику в темнице Бог посылает вдруг в сновидении утешительные картины: луга, пасущиеся стада, чины и награды… Я не браню себя за то, что остался стоять на своей скале: у меня достало бы мужества умереть. Я сумел бы… И вот я вновь сижу здесь, как немощная старуха, собирающая вместо дров щепу с ветхих оград и просящая подаяния, чтобы хоть на день, хоть на миг продлить или облегчить свое безрадостное, уже тронутое дыханием смерти существование.

14 декабря

Друг мой, что же это? Я боюсь самого себя! Разве моя любовь не была всегда благоговейной, чистой, братской любовью? Разве в груди моей когда-либо, хотя бы раз шевельнулось запретное желание? Впрочем, не стану клясться. И вдруг эти сновидения! Правы были люди, объяснявшие сии противоречивые изъявления духа внушением враждебных сил! Эта ночь! Я – не смею вымолвить это! – держал ее в своих объятиях, крепко прижимая к груди, и покрывал поцелуями ее уста, нежно лепечущие невнятные слова любви; взор мой тонул в бездонном, пьянящем омуте ее глаз! Господи! Моя ли в том вина, что я и теперь испытываю блаженство, самозабвенно воскрешая в памяти эти жгучие радости? Лотта! Лотта! Нет, со мною все кончено! Ум мой мутится, уже неделю живу я словно в бреду, и глаза мои полны слез. Нигде мне ни хорошо, ни плохо. Я ничего не желаю и не требую. Мне лучше было бы уйти вовсе.

Решение покинуть сей мир все более крепло в душе Вертера под влиянием сих обстоятельств. Со дня возвращения к Лотте оно было последней его опорой и надеждой. Однако он сказал себе, что не станет торопить судьбу, подгонять события, но совершит сей шаг, лишь убедившись в его своевременности, исполнившись спокойствия и твердости духа.

Его сомнения, его внутреннюю борьбу выражает также одна короткая запись без даты, найденная среди его бумаг, которая, вероятно, представляет собою начало недописанного письма к Вильгельму:

«Ее близость, ее судьба, ее сострадание к моей участи высекают последние искры боли из моего выгоревшего дотла сердца. Приподнять завесу и шагнуть за невидимую черту! Это все, что мне остается! Отчего же я медлю и колеблюсь? Оттого что не знаю, что меня ждет за этой чертой? И что возврата уже не будет? И что это одно из свойств нашего духа – предполагать хаос и мрак во всякой неизвестности и неопределенности?»

В конце концов он совершенно свыкся и сроднился с печальною мыслью; принятое им решение было уже бесповоротно, о чем свидетельствует следующее двусмысленное письмо, адресованное его другу.

20 декабря

Благодарю тебя, Вильгельм, за твою любовь, за понимание, с которым принял ты мои слова. Да, ты прав, мне лучше уехать отсюда. Твое предложение вернуться к вам мне не совсем по душе; во всяком случае, я хотел бы прежде совершить одно маленькое путешествие, тем более что вскоре, вероятно, начнутся морозы и подсушат раскисшие дороги. Радует меня и твое намерение приехать за мною; прошу тебя лишь отложить поездку на две недели и дождаться моего письма. Не будем предвосхищать события и срывать незрелые плоды: всему свое время. А за две недели многое может измениться. Матушке моей скажи, чтобы молилась за своего сына и что я прошу ее простить меня за все причиненные ей огорчения. Видно, мне на роду написано огорчать тех, кого я должен был бы радовать. Прощай, бесценный друг мой! Да благословит тебя Господь! Прощай!

То, что происходило в это же время в душе Лотты, что испытывала она к мужу и к своему несчастному другу, мы не решаемся выразить своими словами, хотя, зная ее характер, можем составить себе некоторое представление о том, а тонкая женская душа и вовсе способна проникнуть в глубину ее чувств и мыслей.

Ясно одно: она твердо намерена была сделать все возможное, чтобы удалить Вертера, и если и медлила, то лишь из искреннего сострадания, нежелания причинить ему боль, ибо она знала, чего стоила бы ему сия жертва, и даже опасалась, что он вовсе не в силах будет ее принести. Но обстоятельства требовали от нее решительных действий: муж ее обходил молчанием их отношения с Вертером, поскольку и сама она молчала об этом; тем более важно было для нее делом доказать ему, что она уважает и разделяет его взгляды и помыслы.

Отправив приведенное нами только что письмо к Вильгельму, Вертер в тот же день вечером – это было последнее воскресенье перед Рождеством – пришел к Лотте и застал ее одну. Она приводила в порядок игрушки, приготовленные ею к празднику для своих братьев и сестер. Вертер заговорил о той радости, которую испытают малыши, вспомнил далекие времена, когда и сам при виде нарядной рождественской ели с горящими свечами, сластями и яблоками, скрытой до поры за заветной дверью, приходил в головокружительный восторг.

– Вы… – начала Лотта, пряча смущение под очаровательной улыбкой. – Вы тоже получите подарок, если станете хорошо вести себя, маленький подсвечник с фигурною свечой и еще кое-что…

– И что же вы называете «хорошо вести себя»? – воскликнул он. – Что мне надобно делать? Каким я должен стать? О, дорогая Лотта!

– В четверг – сочельник, – отвечала она. – К нам придут дети и мой отец, и каждый получит подарок. Приходите же и вы. Но чур не раньше!

Вертер смутился.

– Прошу вас! – продолжала она. – Послушайтесь меня! Хотя бы ради моего покоя. Так нельзя, так больше продолжаться не может.

Он отвел глаза в сторону и принялся взволнованно ходить по комнате, бормоча сквозь зубы: «Так нельзя, так больше продолжаться не может!» Лотта, видя ужасное состояние, в которое повергли его эти слова, тщетно пыталась отвлечь его разными вопросами.

– Нет, Лотта! – воскликнул он наконец. – Мы больше не увидимся!

– Отчего же? – спросила она. – Вертер, мы можем, мы должны видеться, но вам надобно умерить свою горячность. О, почему вы родились таким порывистым, таким пылким? Для чего вам досталась в удел эта неукротимая страстность во всем, что бы вы ни делали, чего бы ни касались?.. Прошу вас, – продолжала она, взяв его за руку, – постарайтесь держать себя в руках! Ваш ум, ваши знания, ваши таланты – сколько многообразных радостей сулят они вам! Будьте мужчиной, положите конец этой печальной привязанности к существу, которое не может дать вам ничего, кроме сострадания!

Он, скрипнув зубами, мрачно посмотрел на нее. Она не выпускала его руки.

– Вертер, успокойтесь хотя бы на мгновенье! – сказала она. – Разве вы не чувствуете, что обманываете себя, что вы добровольно губите себя? Почему же непременно я, Вертер? Только я, принадлежащая другому? Быть может, именно поэтому? Боюсь… боюсь, что именно невозможность обладания мною и делает меня в ваших глазах столь желанной.

Он отнял свою руку, глядя на Лотту застывшим, сердитым взглядом.

– Мудро! – вскричал он. – Очень мудро! Не Альберту ли принадлежит сие замечательное открытие? Тонко! Очень тонко!

– Такое открытие всякому по плечу, – ответила она. – Но неужели нет на всем белом свете другой девушки, которая могла бы составить ваше счастье? Стоит вам превозмочь себя и поискать как следует, и, клянусь вам, вы непременно найдете ее! Мне давно уже страшно за вас и за нас, меня пугает та оторванность от жизни, на которую вы в последнее время сами себя обрекли. Постарайтесь превозмочь себя; какое-нибудь путешествие пошло бы вам теперь на пользу! Отправляйтесь в путь, на поиски иного предмета любви, и возвращайтесь, чтобы мы могли вместе насладиться драгоценным даром истинной дружбы…

– Это следовало бы напечатать и рекомендовать всем гувернерам! – молвил он с холодным смехом. – Милая Лотта! Потерпите еще немного, и все устроится наилучшим образом!

– Но только приходите не раньше сочельника,