Кляпа 3 - Алексей Небоходов

в театральных шалях. Лица напоминали обложки пыльных программок, с которых только что стряхнули забвение. Каждая, размахивая руками и шевеля нарочито трагичными губами, декламировала монологи из несостоявшихся спектаклей. Надрыв стоял такой, что даже старая батарея у окна уныло всхлипывала от стыда.

– Ах, жизнь моя – либо сцена, либо темница! – вскрикивала особенно упитанная мадам, щёлкая перстнями так, словно пыталась дирижировать собственным крахом.

В другой части зала, менее активной, но не менее опасной, кучковались вдовы. Эти вели тихую, но упорную дуэль на тему: чей покойник был вреднее, скупее и громче храпел. Споры то затухали, то разгорались вновь, подобно старой угольной печке: без искры веселья, но с устойчивым чадом недовольства.

Валентина, крадущаяся между столами с подносом, уставленным унылыми остатками холодного омлета и подозрительно серыми сосисками, старалась стать невидимой. Спина согнулась в родной сутулости, походка превратилась в неслышное крадущиеся перемещение в стиле «я просто часть мебели, не обращайте внимания».

Выбрав столик в углу, за которым никто не сидел и откуда было удобно, в случае чего, сбежать, Валя осторожно опустилась на жёсткий стул и уткнулась в тарелку, притворяясь, что занята важным ритуалом изучения географии жира на поверхности каши.

Но удача, как всегда, отвернулась от неё в самый неподходящий момент.

К столу с решимостью паровоза на спуске подкатилось облако духов «Ностальгия по МХАТу», внутри которого маячила пышная дама лет шестидесяти. На ней был сиреневый шёлковый платок, сверкавший, как знамя проигранной революции, и выражение лица трагической вдовы по собственной карьере.

– Милочка, – с бархатной тяжестью начала она, опускаясь на стул напротив Валентины, – знаете, кто сломал мне судьбу? Фаина Георгиевна Раневская. Да—да. Именно она. Выиграла роль, которая должна была быть МОЕЙ!

И тут полилось.

История о том, как в молодости, «ещё до всего этого фарса с актёрскими школами», героиня страстно мечтала играть в театре. Как читала стихи при луне и как именно Раневская, «своей харизмой и ужасной манерой влезать в душу», отобрала у неё лучшую роль её жизни. Как после этого она вынуждена была работать в бухгалтерии, вести кружок художественного чтения для пенсионеров и тайно проклинать все телевизоры страны.

Валентина кивала машинально, как подбитая кукла с пружиной в шее. Мысли плавились. Каша в тарелке затягивалась мутной плёнкой отчаяния.

Где—то глубоко внутри, в тёмном подвале её сознания, Кляпа, наблюдавшая этот цирк, смачно икнула и язвительно заметила:

– Валюша, если не сбежишь через пять минут, нас тоже занесут в музей несостоявшихся драм! Немедленно найди хоть какого—нибудь мужика! Или сама скоро будешь рассказывать под хлоркой в столовке, как тебя обошли на кастинге клоунов в сельский клуб!

После завтрака, который Валентина пережила словно под водой, её перехватили две санаторные санитарки – коротконогие и подозрительно бодрые, как морские свинки на стероидах, – и вежливо, но настойчиво сопроводили на мероприятие с заманчивым названием «Группа раскрытия внутреннего Я».

Пахло в зале смесью дешёвой гуаши, застоявшегося оптимизма и безнадёжной тоски по смыслу жизни. Стены были украшены плакатами с фразами типа: «Пробуди своё Я!» и «Твоё тело – храм, а дух – лепесток внутри!». Всё это уже настраивало на предвкушение лёгкой формы духовного изнасилования.

На возвышении восседала ведущая – эксцентричная женщина в алом балахоне, с платиновыми локонами, накрученными в спирали, словно её собирались использовать вместо антенны для приёма инопланетных сигналов. Она улыбалась с той опасной широтой, от которой у нормального человека начинали чесаться пятки.

– Сегодня, милые мои, – пропела она, махнув руками так, что балахон взмыл вверх, обнажив бирюзовые кроссовки, – мы нарисуем своё внутреннее "Я"! Без страхов! Без ограничений! Только ты и твоя душа! Только ты и твоя истина!

В зале раздался шорох: женщины тянулись к ватманам и баночкам с краской, словно пчёлы к умирающему цветку.

Бывшие гадалки, вся в белых балахонах и с глазами, полными трагической ясности, принялись методично рисовать сияющие шары, окружённые какими—то невнятными тропинками, уходящими в бесконечную синеву.

Неудавшиеся актрисы, чувствуя необходимость быть на высоте, изображали сцены аплодисментов: руки в воздухе, вспышки софитов, величественные силуэты в центре внимания.

Группа вдов работала особенно сосредоточенно. На их листах рождались мрачные, скрюченные деревья с чёрными ветвями и алые платки, уносимые ветром в сторону, где уже никто не ждал и не звал.

Валентина стояла перед пустым листом, как перед дверью в пустую квартиру. Руки тряслись, мысли путались. Где—то внутри закипала паника. Кляпа, которая дремала после завтрака, ожила и бодро, как менеджер в отделе продаж, шепнула:

– Валюша! Действуй! Настоящая суть! Покажи им, из какого ты теста! Рви шаблоны, ломай рамки, дыши шире… и рисуй, что душа просит!

Слепо повинуясь этому безумному внутреннему подстрекательству, Валентина схватила кисть, макнула в самую яркую краску, которая попалась под руку, и с оглушительным чувством безысходности провела по ватману первую линию. Потом ещё одну. Потом ещё.

Минут десять спустя на листе во всей красе расплескались… крупные, сочные, не оставляющие ни малейших сомнений, женские гениталии.

Только закончив, Валентина осознала, что натворила. Пальцы сжали кисточку так, словно это была последняя надежда скрыться под пол.

Когда работы начали собирать для коллективного анализа, Валентина, в забытьи, втиснула свою картину в общую стопку, надеясь затеряться среди шаров и деревьев.

Но судьба решила не оставлять Валю в покое.

Ведущая с платиновыми локонами аккуратно листала картины одна за другой, громко хваля: «Какое глубокое осознание!», «Как тонко передано одиночество!», «Какая сила духа!»…

Пока не дошла до Валиных трудов. На секунду мир замер.

Женщина в балахоне застыла, вытянув перед собой лист, как меч, которым только что сама себя пронзила. Глаза её расширились, щеки налились багровым. Вокруг нарастал шорох: кто—то ахнул, кто—то нервно хихикнул, несколько дам прикрыли лица ладонями.

Пожилая вдова в сиреневом халате, стоявшая ближе всех, тихонько охнула и медленно осела на пол.

– Немедленно прекратить разврат среди честных женщин! – закричала одна из актрис. – Мы пришли исцеляться, а не участвовать в бесовских оргиях кистью и гуашью!

Среди толпы начался хаос. Кто—то предлагал вызвать полицию. Кто—то требовал сжечь картину на месте.

Ведущая, побагровев окончательно, отшвырнула лист с такой силой, что он прилип к стене, и взвизгнула так, что у самой устойчивой вдовы подогнулись колени:

– Безобразие! Бесстыдство! Порча нравственности на глазах у добропорядочных женщин! Да как вы вообще посмели в этот святой зал, в это святилище раскрытия душевных травм и сакральных смыслов, принести ЭТО?! У нас здесь люди ищут свет, гармонию, возрождают забытые истоки внутреннего ребёнка, а вы – вы тут свои… ваши… ну, скажем прямо, первобытные инстинкты в художественную форму облекаете!