Кляпа 3 - Алексей Небоходов

Я сейчас сама позову директора, охрану, а потом и санэпидемстанцию, чтобы продезинфицировать атмосферу от подобных энергетических плевков в лицо высокому искусству! Мы сюда пришли раскрывать Я, а не выставлять на обозрение… ваши грязные фантазии!

Она размахивала руками, как пророк на границе апокалипсиса, и казалось, ещё немного, и начнёт метать в Валентину проклятия на латыни.

Немедленно после инцидента с картиной, позорной сцены перед всеми отдыхающими и последующего бурного публичного позора, сопровождавшегося улюлюканьем, тыканьем пальцами и градом оскорбительных замечаний со всех сторон, ведущая, трясясь всем корпусом, словно разозлённый чайник, который вот—вот сорвётся с плиты и забрызгает всех кипятком, с безумными глазами и дрожащими руками, не в силах справиться с собой, выудила из кармана телефон, который едва не выскользнул из её вспотевших пальцев, и с истеричным надрывом вызвала администрацию санатория, умоляя их вмешаться в этот устрашающий, как ей тогда казалось, хаос.

Прибежали сразу трое, словно по команде, каждый представляя собой отдельный штрих к портрету отчаяния: начальница санатория с увесистой бюрократической папкой, плотно набитой какими—то инструкциями, приказами и бесконечными списками, которую она сжала так, будто в ней заключалась последняя надежда на порядок; замызганный охранник в форменной куртке, давно утратившей цвет и форму, с лицом, на котором красовались такие синяки и припухлости, словно его ночью старательно били фикусом или таскали мордой по гравийной дорожке; и медсестра с глазами загнанного суслика, нервно теребящая край халата, как будто вот—вот собиралась куда—то сбежать или хотя бы спрятаться за ближайшей дверью.

После короткого, но насыщенного шушуканья, в котором слышались обрывки слов вроде "катастрофа", "комиссия" и "позор", после многозначительных взглядов, которыми обменялись все присутствующие, и трёх торопливых перекрестков на побледневшем лбу Валентины, её, не давая опомниться, почти под руки сопроводили в административный корпус. Коридоры вились перед глазами Валентины змеиными петлями, пол был каким—то ненадёжным, а стены давили своей тусклой обшарпанностью. Наконец, в маленьком душном кабинете, где на стенах висели пожелтевшие портреты неизвестных медицинских светил, ей вручили путёвку в единственное место на территории санатория, где, как заверила начальница, ещё сохранялись остатки здравого смысла и где можно было попытаться разобраться в происходящем – в кабинет санаторного психолога.

За столом сидел Михаил Сергеевич: обаятельный мужчина лет тридцати пяти, в белом халате, с лёгкой щетиной и пронзительным взглядом, который был настолько добрым и усталым одновременно, что хотелось либо исповедаться, либо подарить ему носки. Улыбка у него была такая, какой улыбаются врачи, давно смирившиеся с тем, что пациенты – это хроническое недоразумение природы.

Он спокойно, без лишних слов, жестом пригласил Валентину сесть напротив, как приглашают старого знакомого к камину в зимний вечер, когда дрова уже потрескивают, а вино давно налито.

Валя осторожно присела на край стула, словно проверяя, не провалится ли он под ней вместе с остатками её разлагающегося достоинства. Села – и ощутила, как с плеч осыпался весь накопленный за последние сутки стресс: кашей, гуашью, старческими проклятиями и гуашевыми оргиями.

Михаил Сергеевич мягким, тёплым голосом поинтересовался:

– Что вас беспокоит?

Словно разговаривал не с развалиной нервов в кожаной куртке, а с заблудившимся ангелом, который случайно перепутал рай с санаторием для душевно истощённых.

Валентина запнулась, словно её неожиданно столкнули с обрыва мыслей. Поперхнулась воздухом, который внезапно стал густым, тяжёлым, словно жидкий мёд, и залепил горло.

Потом, заикаясь, путаясь в словах, теряя нить речи, начала лепить что—то невнятное о каком—то странном «чувстве двойственности», когда кажется, что внутри тебя две разные женщины дерутся за право жить в одном теле; о «странных голосах», которые шепчут на ухо в самые неподходящие моменты и советуют поступать так, как она бы сама никогда не решилась; о «тревоге», ползущей по телу липкой змеёй; о «необъяснимом сексуальном голоде», который накатывал волнами без всякой логики, заставляя её краснеть от собственных мыслей; и, кажется, в отчаянной попытке всё как—то списать на абстракцию, упомянула ещё и о «метафизической усталости пяток», как если бы сами ступни несли тяжесть всех мировых неврозов одновременно, и теперь просили срочной моральной реабилитации.

Михаил Сергеевич кивал с таким видом, словно ежедневно беседует с галлюцинирующими трёхлетками.

И в этот благословенный момент в голове Валентины, подобно воскресшей после полугодовой пьянки русалке, ожила Кляпа.

– Вот он! – радостно взвизгнула она так, что Валентина чуть не подпрыгнула на месте. – Вот наш спасительный мужчина! Крепкий, добрый и с психотерапевтической лицензией! Валюша, не упусти свою путёвку в новую жизнь! Хватай его мозг, душу и по возможности ещё что—нибудь покрепче!

Валентина судорожно сглотнула и попыталась сосредоточиться на серьёзности момента. Получалось плохо: перед глазами вились кудрявые локоны Кляпы, визжащие лозунги и призывы к революции на телесной основе.

Психолог, между тем, деликатно предложил попробовать ассоциативную беседу, чтобы, как он выразился, «позволить внутреннему содержанию выйти наружу в безопасной обстановке».

И тут Валя, не выдержав напряжения, ляпнула:

– Во мне живёт… женщина.

Пауза повисла тяжёлая, как застывший кисель в банке на подоконнике.

– Женщина? – уточнил Михаил Сергеевич, приподняв бровь с профессиональным интересом.

Валя, загнанная в угол самой собой, судорожно кивнула и, чувствуя, как уши уже горят, добавила:

– Она… похотливая… И иногда… управляет моим телом.

Михаил Сергеевич не моргнул. Ни единым мускулом не дрогнул. Лицо его осталось идеальным образцом профессиональной сдержанности, как будто перед ним не Валентина сидела, а какой—нибудь весёлый трактат по юнгианской психологии.

– Очень интересно, – сказал он, взяв в руки блокнот. – Мы говорим о вашем внутреннем аспекте. О подавленной сексуальности, возможно, о фрагментации «Я». Скажите, когда вы впервые почувствовали эту внутреннюю женщину?

Кляпа в голове Валентины заходила от восторга.

– Смотри, Валюша! – завизжала она, как карусель на грани поломки. – Он тебя уже почти понял! Ещё чуть—чуть – и мы вылезем из подсознания в объятья! Давай! Берём быка за рога! Или хотя бы психолога за халат!

Михаил Сергеевич, ещё не подозревая, на каком минном поле он оказался, достал из ящика стола аккуратную колоду карточек. На обороте каждой – странные абстрактные картинки: клубы разноцветного дыма, расплывшиеся акварельные пятна, беспорядочные мазки, способные вызвать в воображении что угодно – от треснувшей тарелки до летающей коровы. Он пояснил мягко, с той особой интонацией, какой обычно разговаривают с особо ранимыми пациентами:

– Это поможет снять внутренние зажимы. Вы будете называть первое, что приходит в голову.

Валентина кивнула – движение было скорее рефлекторным, как вздрагивание после резкого хлопка. Где—то на задворках сознания Кляпа вальяжно потягивалась, как кошка на солнышке, лениво комментируя:

– Ну, начнём экзекуцию. Кто кого первым доведёт: ты его или он тебя?

Первая картинка –