Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

Что-то невидимое глазу, что в воздухе разлилось, сильно ему не понравилось. Хвост вспушился, усы нервно подрагивали.

— Гость.

— Откуда? Зачем пришел?

— Пришел, чтобы я его напоила, накормила и в баню отвела. Так положено у нас гостей встречать. Таков обычай.

— Откуда он пришел?

Яснорада испустила тяжелый вздох. До чего же настойчивый!

— Из другого царства, ясно же.

Баюн покивал.

— И то верно. Одежка на них странная, другая.

Яснорада, убирая крошки со стола, замерла. Да, странная. Да, другая.

Такая же, как в том мире-видении, что показало блюдце. Непривычные ткани и крой, диковинные расцветки. Она долго рассматривала ее в этот раз, прежде чем сжечь в печи.

— Кто такие эти гости? Почему приходят именно к тебе?

— Не только ко мне, — поправила Баюна Яснорада. — Когда я во дворце с невестами Полоза, гостей принимает Ягая.

— Но вы молчите, — недоумевал он. — Где ж это видано, чтобы с гостями дорогими молчали за столом?

— А ты все знаешь, что правильно, а что нет, как я погляжу! — Яснорада уперла руки в бока. — А сам ничего, даже имени не знал своего, пока я его тебе не дала! И кот из тебя неправильный…

— А может, неправильные ваши коты? Где ж это видано, чтобы живое существо из камней, земли, черепков и осколков создавали?

— У нас это видано! — вскипела Яснорада.

— Так вот и неладно что-то у вас. — Баюн вздохнул, недовольно дернул хвостом. Мрачно, серьезно заговорил: — Удивляюсь я тебе, златовласка. Ты дивишься миру иному, но не замечаешь странности в своем. Как ты можешь не видеть, что твое царство из недомолвок соткано, что одеяло — из лоскутов?

— Да потому что ничего другого у меня нет! — крикнула Яснорада.

Зажмурилась, прижав сжатые кулаки к глазам. Кажется, впервые в своей жизни она повысила на кого-то голос. Отняла одну руку, осторожно приоткрыла глаз. Баюн притих. Сидя на задних лапах, с беспокойством — не обидой, к счастью — смотрел на нее.

Яснорада выдохнула, опустила руки.

— Ничего нет, понимаешь? Есть только Ягая, которой я нужна. Которая воспитала меня, которая терпеливо, день за днем, рассвет за рассветом, наполняла меня, как окованный железом ларец. Камушками знаний, материнской заботы, теплоты. Я как то зверье, что создает Драгослава из земли и веток, и создана я Ягой. Той, что молчит, откуда в Кащеев град приходят гости. И почему одеты так странно и почему порой так странно говорят.

Я рождена в Кащеевом граде, и кроме него у меня ничего нет. Я знаю, что мне его не покинуть, и не хочу его покидать. Но в книгах Ягой есть кузнецы и плотники, пекари и земледельцы. Когда я спрашиваю ее, где наши кузнецы, она говорит: «Мы не воюем. Нам не нужно оружие». Когда спрашиваю, где наши пекари, отвечает: «У нас есть волшебные скатерти. Еда из печи нам не нужна». У нас нет фермеров, нет садов и огородов. Наша еда, говорят Полозовы невесты, берется прямо из земли. У нас, Баюн, даже детей нет. — Она крепко-крепко зажмурилась. — В моей голове есть маленький сундучок, куда я прячу все свои сомнения. А спрятав, запираю их на ключ. Ведь стоит посильней задуматься об этом, и мир разваливается, как карточный домик. А что такое этот карточный домик, знаем только я и Ягая! И отчего так, мне тоже не говорят. Этот странный город и все, что меня окружает — это мой каркас из веток, моя опора. Без него развалится вся моя жизнь.

Вспышка нежданной, незнакомой злости ее опустошила. Яснорада опустилась на скамью. Села, сгорбив плечи, что непозволительно для Полозовой невесты. Баюн осторожно, будто боясь спугнуть, подошел. Положил лапу на ее ладонь. И снова в разные стороны, отозвавшись теплом под кожей, словно лучики солнца разошлись.

— Прости, что рану разбередил, — тихо сказал он.

Яснорада покачала головой, смаргивая слезы.

— Я тебе, наверно, кажусь очень глупой. Молчу, когда спрашивать надо, делаю то, что велят. Просто… не могу по-другму. Хотела бы, может, да не могу. Если Ягой, самому близкому мне, самому родному существу, не верить, то верить тогда… кому?

— Не глупая ты, — отрезал Баюн. — Просто ты — корень, что намертво врос в землю. Упрямый росток, что даже в стылой земле прорастет. Что будет цепляться за нее, за родную, невзирая на шторма и ливни, потому что это — твоя земля.

Яснорада вздохнула, прогоняя ком в горле. Слабо улыбнувшись, сказала примирительно:

— Давай лучше поглядим на волшебное блюдце.

Баюн охотно согласился.

Сегодня музыки не было. Гусляр оказался не один, а с каким-то рыжим пареньком. Настолько худых — даже щуплых — и рыжих мальчишек Яснорада никогда прежде не встречала, а потому озадачилась. Но только благодаря ему Яснорада теперь знала, как зовут гусляра.

Богдан.

Показалось, что не было имени, которое подошло бы ему больше — так ладно оно на его черты легло. На темные, почти черные, волосы, на колдовской взгляд.

Блюдце следовало за Богданом и рыжим, словно заговоренное отражение. А те все про уроки беседовали. Яснорада удивленно вздернула брови: неужели и у них были наставницы вроде Ягой?

А вокруг — улица с железными жуками, что передвигались, тихо и громко жужжа; каменные заборы, под ногами — выглаженный камень. На жуков Яснорада старательно не смотрела — их неправильная чуждость выбивала из колеи. Любовалась вместо этого смоляными прядями Богдана. Все ждала, когда подарит ей, невидимой, толику своей магии, сложенную из звонких, мелодичных нот.

К сожалению, брать в руки гусли Богдан не торопился. Шел куда-то, пока не разрешил зданию, будто сотворенному искусницей из камня или вырубленному прямо в скале, себя поглотить. Там, внутри, среди перекрестков дорог — переплетений узких, длинных коридоров, среди каменных коробок внутри каменных стен было много таких же, как Богдан — юных, чудно одетых, говорливых. Но блюдце не позволяло Яснораде потерять его лицо в этой тесной, куда-то бредущей толпе.

Сидя за столами, они не читали ни Велесову книгу, ни свитки — лишь те особенные книги, что здесь, в Кащеевом граде, были только у Ягой. Из тех, что шуршали белыми страницами и смотрели с полок крепкими корешками. И порой, казалось, брались из ниоткуда. Те книги поведали ей о мирах, о которых в Кащеевом граде и не слышали, и подарили