Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

— Покажи мне другие царства.

Яблоко послушно покатилось по блюдцу. Города с высоты птичьего полета, поля, золотистым полотном раскинувшиеся под невидимым крылом. Леса — колышущийся изумрудный полог, моря — полог лазоревый. Острые зубы Матери Сырой Земли — высокие, скрытые шапками снега горы.

Дух захватывало от увиденного, но чего-то Яснораде недоставало. Что-то терзало, кроме голода, изнутри. И вдруг ее осенило.

— Покажи мне миры, о которых я в книгах Ягой читала, — с замиранием сердца попросила она.

Те странные, причудливые сказки… Могло ли волшебное блюдце их оживить?

В третий раз покатилось яблочко по серебряному блюдцу, что стало даже не зеркалом — волшебным оконцем. Мир, что виделся сквозь него, был иным, совсем-совсем незнакомым. Дома в нем высились не деревом, а камнем, и смотрели мертвыми, блестящими глазами с самого поднебесья. Дороги лежали ровными длинными лентами, по ним ползли огромные железные жуки. Люди выходили из их нутра, странно разодетые, разукрашенные, бежали куда-то по бесконечной перевязи дорог и ступеням из вездесущего камня, который, казалось, поглотил этот мир.

Мир завораживал своей инаковостью и оглушал ею.

Яснорада остановила яблоко, и видение погасло, словно залитое серебром. Подняв голову, она встретила ошалелый взгляд Баюна.

— Сказка Ягой, — сдавленно прошептала она. — Ну точно сказка.

Глава четвертая. Царевна Мара

— Ой!

На пальце выступила алая капля. Зашипев от резкой боли, Яснорада подула на него. Сегодня она умудрилась уколоться уже трижды. А все потому, что, глядя на пяльцы, видела перед собой совсем иной, сказочный мир. С жуками из металла и прозрачными окнами, с лавками, чьи полки ломились от диковинных товаров — таких, наверное, и у Полоза, и у других заморских царей не найти!

Одно дело — читать об этом, другое — видеть.

«То блюдце… что, если оно способно оживить любую фантазию, любую мечту?» Что она, Яснорада, тогда б пожелала?

— Кто это такая? — змеей прошипела Драгослава.

Яснорада оторвалась от рукоделия, чтобы проследить за ее взглядом. И ахнула, на мгновение позабыв, как дышать. Так изумляет промораживающая до костей зима. Или разверзшаяся под ногами голодная бездна.

У той, что шла к ним… нет, что плыла по залу, словно лебедушка, были светлые волосы — но не золото, как у Яснорады, а стылое, покрытое изморозью серебро. Исполненная грации и изящества, с прямой осанкой и неторопливой поступью, она была невозможно красива, пусть красота ее была кристальной, ледяной, словно горный родник. Белая кожа, белое платье, белые волосы…

Яснорада никогда не видела незнакомку в Кащеевом граде, и никто не видел, судя по вытянутым лицам невест. Рядом с ней шла Морана. Глаза чернее ночи были у них обеих, но у той, что была моложе, обжигали сильней.

— Встречайте, невестушки, дочь мою, Мару. Новую Полозову невесту.

Послышалось, что стиснутые зубы Драгославы издали скрежет.

Приближался Змеевик — день, когда Полоз прибудет в Кащеев град, чтобы выбрать себе невесту. «Когда он уйдет, золота во дворце прибавится», — говорила Ягая. Яснораде в ее голосе отчего-то чудилась горечь

Драгослава уже видела себя на золотом троне, что красотой мог поспорить даже с Кащеевым. А сейчас в соперницах у нее не тихоня Иринка, не грубоватая, непокорная Настасья, не Марья с ее косноязычием и не Яснорада с ее странными речами и смешными веснушками, а прекрасная царевна, будто вылепленная из кости, с глазами, в которых плескалось манящее, жгучее черное пламя.

И взглядом, от которого веяло стужей.

Мара опустилась на лавку с безупречно прямой спиной, чинно положила на колени ладони — узкие, с нанизанными на длинные пальцы серебряными перстнями. Похожие, только костяные, с диковинными, чуждыми символами, окольцевали пальцы Яснорады. Окольцевали так давно, что она сама и не помнила. Наверное, перстни были частью ее рождения.

Царевна сидела, глядя перед собой, словно не замечая обращенные на нее взгляды. Морана на сей раз с невестами Полоза не задержалась. Дала в руки дочери рукоделие и, тихо улыбаясь, ушла.

Мара вышивала, ловко прокладывая дорожки из нитей — аккуратные, стежок к стежку. Изящные пальцы мелькали в воздухе. Яснорада так долго наблюдала за ней, что затекла шея, а оторваться было невозможно. Если Мара только появилась на свет, когда успела стать такой мастерицей?

Побледневшая от гнева Драгослава не вышивала. Пока одни невесты Полоза, как Яснорада, зачарованно наблюдали за царевной, другие поторопились выслужиться перед Драгославой. Сгрудили перед ней разнообразные вещицы: камни всех размеров, осколки разбитых служанками блюдец, срезанные из садов Мораны черные цветы. Из всего этого, наряду с землей и ветками, она и создавала новое зверье.

Яснорада, качая головой, вернулась к рукоделию. Пусть дерутся за трон золотоносца Полоза, пусть в незримых битвах скрещивают шпаги… а она из своего укромного гнездышка будет наблюдать.

Закончив вышивку, Мара поднялась. Затерялась в дворцовых палатах, так и не перемолвившись с невестами Полоза и словом. На белой ткани, что дала ей мать, остался узор из серебристых и голубых нитей. Тот, что появляется в Кащеевом царство вместе с морозом. Тот, что остается на окнах от дыхания Карачуна.

***

Любопытство, как со знанием дела поведал Яснораде Баюн — признак кошачьей натуры. Выходит, живущее в их избе пушистое создание успело запустить в ее душу свои коготки. Иначе как объяснить, что и ее теперь терзало любопытство? Жила ведь спокойно, не мучилась, не гадала, что там, за Кащеевым царством. Раз Ягая сказала — ей делать там нечего, Яснорада верила и вопросов не задавала.

Вопросы задавал Баюн. Да такие, на которые она не могла ответить.

Слова его, будто инеевый узор на вышивке Мары, разбегался лучами в разные стороны. Его вопросы сплетались с ее собственными. Откуда пришел Баюн? Отчего так упрямо называл Кащеево царство Навьим? Откуда пришли гости, что потом, словно пыль, оседали в городе или уносились вперед пером, подхваченным ветром, перекати-полем?

Прежде она отгоняла подобные мысли. Ведь стоит коснуться омута кончиками пальцев, и сама не заметишь, как погрузишься в него с головой. И поймешь, что невысказанного, недосказанного Ягой слишком много — куда больше, чем рассказанного ей. Что в мире, кропотливо выстроенном из подогнанных друг к другу обтесанных бревнышек, слишком много щербинок, выемок и щелей. И от ветра, что сквозит через них, внутри что-то стынет.

Негде было искать ответы. Не могла Яснорада вырваться за пределы очерченных границ. Да и не хотела, наверное. А потому училась быть счастливой там, где появилась на свет, с теми, кому нужна и кем