Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

Им вручили оплывшую желтую свечу. Забарабанили по рукам горячие капли, скрепляя их ладони воедино, нестерпимо завоняло мертвечиной; по рассказам Акулины Дема знал, что в старину ведьмы делали такие свечи из жира висельника или какого иного самогубца. В мгновение ока узкая площадка у кратера оказалась заполнена мертвецами, в окружении которых жались друг к другу двое знатких. Тем временем плоть Раздора бурлила, оттуда высовывались и тут же пропадали безликие мертвецы; будто он перебирал их, как карты. Наконец, выбрав, видимо, нужного, он водрузил его на лапу, как куклу Петрушку, и склонил ее к знатким. Мертвец заговорил, но звуков не издавал – лишь шевелил губами; ревели репродукторы:

– Блуднику сладок всякий хлеб.

Дема покорно кивнул в ответ на бессмысленную фразу. Тогда «Петрушка» наклонился к Акулине и молвил:

– Сказано в Книге Сираха: «Досада, стыд и срам, когда женщина будет преобладать над своим мужем». Так слушай же, раба Раздора! Преобладай над мужем, будь главней его! Ибо венчание сие совершается не по правилу Божьему, а наоборот. Согласна ли ты быть супротив Бога?

Акулина поперхнулась, и Дема понимал почему – пост она соблюдала едва ли не строже, чем порядок в доме, справляла все православные праздники – и Красную горку, и Яблочный Спас, а перед сном молилась на иконы. Но знаткая все же выдавила из себя:

– Согласна…

– А ты, раб Раздора Демьян, согласен ли быть покорным жене своей?

– Согласен… – прошептал Дема, пошатываясь, словно после контузии. Он был согласен уже на что угодно, лишь бы выбраться отсюда. Мертвец кивнул: только сейчас Дема понял, что это бывший полковой священник, какие были еще до революции, – одеяние его не выцвело полностью, но порядком истерлось за годы нахождения в Пекле. В черных руках он держал книгу – судя по всему, требник, и непрестанно крестил молодых крестным знамением наоборот – начиная с пупа, а не со лба. Народились из плоти Раздора еще два обугленных торса и открутили – каждый со своей стороны – по гайке. Грешный капеллан молвил:

– Обручай, жена, мужа своего, и спрашивай его согласия! А коль не согласится – одной тебе грех тянуть!

Акулина вздрогнула, когда малиновые от жара гайки упали ей на ладонь. Она спешно надела одно «кольцо» себе на безымянный палец – только плоть зашкворчала, а второе протянула Деме. Спросила:

– Согласен… быть мужем моим? Во веки веков?

Зна́ток заколебался, осознавая, что творит и куда их обоих утянет этот грех – в ту страшную воронку по центру кратера, что не выходила из головы. Но он взглянул на Акулину, на ее искаженное мукой лицо; раскаленное кольцо прожигало пальцы, стелился серый дымок. Он закивал истово:

– Согласен. Согласен я!

Возликовал капеллан:

– Отныне объявляю вас мужем и женой! А чтоб закрепить таинство – должно вам возлечь и совокупляться до тех пор, покуда семя твое, раб Раздора Демьян, не попадет в тело твое, раба Раздора Акулина. Тогда сделку можно считать завершенной, а брак ваш – заключенным.

– Прямо здесь? – холодея от ужаса, спросил Дема.

– И да засвидетельствуют сие святотатство дезертиры, узники да матери солдатские! – громыхнул мертвец из репродукторов, пряча требник куда-то под рясу. После чего оплыл гнилым мясом да черным пеплом, исполнив свою роль. Вновь вспыхнули фары, ожили громкоговорители – теперь говорил сам Раздор, без посредников:

– Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. Так сотворите же грех!

Дема трясся, оглядывался и шептал:

– Нет, я не могу… Ну не так же!

К нему приблизилась Акулина, наклонилась, зыркнула синими глазищами:

– Ты ж давно этого хотел! Я знаю, я видела…

– Но не так! Не здесь!

– По-другому никак, Дема… На, погляди, – знатка неловко достала сиську из платья, продемонстрировала парню, как коровье вымя, – хочешь потрогать? Давай, не стесняйся.

– Не хочу…

– Да бери, трогай! – она схватила его руку и положила на теплую грудь. Как долго он об этом мечтал, думал каждую ночь, а теперь…

Акулина повалила его наземь, прямо на слежавшуюся до каменной твердости мертвечину с корнями торчащих конечностей. Дема чувствовал, как те едва шевелятся под ним; Акулина и сама поморщилась от омерзения, но задрала платье. Дема отвернулся, увидев ее голые ляжки; наткнулся на глумливые морды дезертиров – те подбадривали, делали всякие похабные жесты. Один даже загнул другого и принялся тыкаться пахом тому в прогоревший дотла костлявый таз. Хлопали в ладоши, поднимая облака сажи, расстрелянные предатели – все в дырках, как решето. Солдатские матери – все, как одна, со скорбными ликами, будто на иконах, горько оплакивали не то своих детей, не то их с Акулиной души.

– Не гляди на них… – жарко прошептала Акулина и неловко поцеловала ученика – целоваться она и сама не умела. – На мене гляди, милый.

От ее поцелуя отдавало соленым потом. В нос также шибало химической вонью жженой резины и горелого стекла, мертвечины и пороха. Дема обнял ее за талию, помог стащить через голову платье. Расстегнул свой ремень и приспустил штаны. Акулина сунула руку ему в трусы, нашарила необходимое – затвердевшее после поцелуев – и села сверху, выдохнув сквозь зубы. На ее лице промелькнуло не сладострастие, но боль. Поймав взгляд, она вымученно улыбнулась:

– Все хорошо, Демушка. На меня гляди, только на меня…

И Дема глядел на нее, не отрывая глаз, – на фоне клубящегося серными тучами небосвода ее бледная фигурка, иссеченная вениками, казалась единственным светлым, ангельским во всем этом проклятом мире.

– Как семя внутре ней окажется, – прогремел Раздор, выдохнув очередную порцию дыма, – так и сделка будет завершена; подождать останется, пока дитя у вас родится; но оно скоро поспеет – плод греха скор. И помните, смертные, – должок платежом красен. Ибо прах ты и в прах возвратишься; но прежде отдадите вы мне самое дорогое, что у вас есть. Таков договор. Дема с Акулиной его уже не слушали – они предавались греху на ложе из мертвечины посреди Пекла, в самой что ни на есть преисподней – в окружении галдящих дезертиров и рыдающих матерей, но видели лишь друг друга. Вспотевшие от возбуждения и жара, двигались бедра в унисон, ласкали руки тела любимых, впивались губы в другие губы в порыве страсти. Оба девственные доныне, знаткие познавали тела друг друга, позабыв совсем и про мертвецов, и про чертей, и про само Пекло, будь оно