Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

В какой-то момент Дема ощутил, что у него подкатывает горячим к низу живота; он заскулил, вцепился в ягодицы Акулины, насаживая до боли в паху, а та гладила его волосы и шептала ласково на ухо:

– Вот так, милый, вот так… Хорошо тебе было? Прости, шо так вышло, прости, шо здесь… Но мы с тобой великое дело сделали. Ты все, да?

– Все! – выдохнул он.

И в этот самый миг у него закружилась голова, будто бы начал он куда-то падать. Земля под ним расступилась, и они впрямь рухнули будто в некую пропасть, так и не отпустив друг друга. В глухую-глухую тьму, словно в ничто; чиркнуло горячими углями по спинам, и почти потухшая уже печь выплюнула их обоих на доски бани, тут же обрушившись внутрь себя и пыхнув напоследок удушливым дымом. Дема крякнул от боли, отбив копчик, Акулина же приземлилась удачно – на него сверху. Так они лежали какое-то время, тяжело дыша, вспотевшие и совершенно голые. Акулина слезла с него, отползла в угол и села там, стыдливо поджав ноги. Провела пальцами по бедру и брезгливо стряхнула каплю. Дема огляделся. Неужели снова в Яви? В окошко светила яркая луна, наполняя баню синеватыми сумерками. От печи воняло серой и щекочущей нос гарью, хотя какая теперь печь – груда кирпичей и только.

– Акулин… Акулина!

– Чаго табе? – буркнула знатка.

– Слухай, у нас… у нас все получилось?

Знатка погладила живот, посмотрела на ученика, что твоя кошка, – блеснули в темноте синие глаза.

– Все получилось…

Где-то под полком горько выла обдериха, оплакивая мужа.

– И чаго дальше-то? – спросил визгливый голосок из-за стены, уже нисколько не похожий на человеческий.

– Чаго-чаго… Вот и все. Вот и сказке конец.

– Не-е-ет, не все! За что тебя знаткая невзлюбила, а? В чем твой грех, где ты слабину дал, где обманул всех? Уж мне-то не солжешь! Я – твоя совесть, знаткий. Я все ведаю! И зараз ты мне все скажешь, все выложишь, як на духу!

– Хрен тебе, нечистый! – выкрикнул Демьян.

В ответ ему из соседнего «стакана» раздалось хихиканье, нараставшее секунда от секунды – будто бы обладатель голоса увеличивался в размерах. Демьян зажал рот ладонью, но язык, проклятый, продолжал говорить; тогда зна́ток прикусил язык, до крови, чтоб тот не болтал лишнего.

– Упорный яки, – раздался голос уже откуда-то сверху, – придется, значит, тебя по-другому разговорить. Коль не хошь говорить сам – я твой язычок-то вытягну, он мене все и скажет. Ну-кась, последний шанс тебе – шо там произошло далее, в сорок четвертом году, о чем ты так сказать желаешь, а?

– Хр-р-рен тебе! – еле вымолвил Демьян сквозь крепко зажатый рот, чувствуя железистую кровь. – Пошел к чер-р-рту!

– Дык гэта ты скоро к нему по́йдешь…

Что-то заслонило свет, проникавший сквозь решетку в потолке. Демьян поднял голову. Там, приникнув брюшком к стенке, как паук, раскорячилась странная зыбкая фигура – с тощими конечностями, с бледной до синевы кожей и наколками, набитыми по всему телу. Лица у твари не имелось – вместо него одно сплошное ухо – закрученное, темное, как поросший грубым волосом гриб чага… И брюхо разверстое с болтающейся длинною кишкой.

– Шо там произошло в сорок четвертом? – прошипел нечистый. – Шо? Шо?..

Демьян заскулил и отпустил рот – он больше не мог сдержаться. От непрошеных воспоминаний из глаз хлынули слезы. Он вспомнил и прогулку в Пекло, и то, что увидел на дне кратера – и пытался забыть, – и изумленное лицо Акулины, когда он…

– Виноват я! – взвыл зна́ток. – Винова-а-ат! Прости мене, Акулина!..

Он забился в тесном пространстве камеры-«стакана», врезался лбом в стену, оставив на сырой штукатурке отпечаток – в том месте, где уже имелись отметины от предыдущих постояльцев.

– В чем виноват, в чем? – хищно шептала тварь на потолке. – Что ж ты зробил такого, что сам себя простить не можешь?

– Сволочь я, слово не сдержал! Не кремень, а тьфу – творог жидкий! На мне вина, на мне одном!

– Ну-ну, коль на тебе вина, гришь… – двумя нижними конечностями тварь подтянула из толстого брюха синюю кишку и начала спускать ее вниз, на дно «стакана». – Дык раз ты виноват, то искупить надо бы, не? Не простишь ты себя ведь.

– Надо… – произнес плачущий зна́ток. – Я искуплю! Прости мене, Акулина, прости, милая… Не хотел я…

– Бери веревочку-то, – ласково, совсем другим голосом шептал нечистый. – Ты ж знаешь, чаво робить-то? Надевай на шею да сказывай до конца – больно интересно ты рассказываешь. Ишь ты, в Пекле побывал! Ну туды и вернесся, хе-хе…

Всхлипывая, Демьян подхватил нижний конец спущенной кишки – и была то вовсе не кишка, а крепкая, хорошо растянутая веревка с заботливо сделанной петлей на конце. Он накинул петлю на шею, а нечистый начал понемногу ее натягивать, говоря:

– Я сразу не придушу: ты значалу до конца расскажи.

Ноги оторвались от пола, затылок сдавило приятной даже какой-то тяжестью, в голове зародилась растущая благостная пустота. Демьян продолжал плакать по инерции; горло перехватило, но воздуха было достаточно, чтобы рассказать конец истории – там и осталось-то всего ничего. Нечистый потирал сухие руки, приготовившись слушать.

В этот миг «робот»-приемник распахнулся и в «стакан» заглянуло чье-то взбудораженное лицо.

– Вашу мать! Он там вешаться собрался! Вы чем смотрите, балбесы? Открывай живее!

– Сейчас, товарищ майор, замок тута ржавый…

– Дай сюда!

Взвизгнул механизм старого замка, дверь распахнулась, и кто-то подхватил Демьяна под мышки, чтобы ослабить веревку. Знакомый голос рявкнул на ухо:

– Тебе чего, Климов, жизнь не мила? На тот свет собрался, придурок?

– Товарищ… чекист? – недоуменно спросил Демьян, приходя в себя; слезы на щеках высыхали, и он уже сам не понимал, что на него такое нашло, отчего он петлю на шею накинул. Его выволокли в продол. Стоящий рядом вертухай сунул фляжку, Демьян хлебнул, как воду, и закашлялся – внутри фляги оказался спирт, обжегший горло.

– Он самый! – сказал Жигалов – весь какой-то заполошный, нервный и растрепанный. – Сколько раз тебя спасать-то можно, знахарь?

– Сам ты знахарь… И гэта… долг платежом красен. Я тебе тоже так-то выручил.

– Ты-ы-ы? Меня-я-я? Когда это?

– Потом расскажу… Ну-ка, Гришка, дай яшчэ со своей фляжки хлебнуть, – он протянул руку пупкарю. Тот отдал флягу, но сказал, нервно оглянувшись:

– Зараз начальник тюрьмы придет, мабыть… Вы тольки про спирт никому, добре?

– Добре! – весело подмигнул зна́ток. К нему быстро возвращалось хорошее настроение.

– Слышь, фокусник, – напомнил о себе Жигалов, забирая флягу и тоже делая добрый глоток, – скажи, а