Дьяволы - Джо Аберкромби

экстремальных температурах. Неся слово Спаситель в тёмные уголки мира за пределами карты. В душные джунгли Афри́ки и горы Норвегии, где снега никогда не тают, да, даже в Новгород, где она купалась в ледяных водах реки к изумлению местных жителей и просила на их родном языке принести ещё льда. Жара очищала тело, холод обострял разум. Чем сильнее были телесные недуги, тем чище становилась её вера.

— Я попривыкла к суровой погоде, — сказала она.

— О? Откуда вы приехали?

— Из Англии.

— Примите мои соболезнования.

— Не вини их, они не знают лучшей жизни. А ты?

— Из Александрии.

— Ты не похож на александрийца. — он улыбнулся, обнажив серебряный зуб. — Я — дворняжка. У меня нет двух прадедов из одной страны. Я отовсюду и из ниоткуда.

— А что ты делаешь, когда ты везде и из ниоткуда?

— Немного этого. Немного того. — он протянул руку, ногти на которой, казалось, были аккуратно подпилены. Меня зовут Карузо.

Она посмотрела на его руку, затем на его улыбку. Без сомнения, он считал себя особенным. Большинство людей так считают. Но она заглянула ему в самую душу. Большинство людей одинаковы, стоит только снять внешние слои:

— Но, полагаю, есть и другие, — сказала она.

Он улыбнулся чуть шире:

— Если нужно.

Она крепко сжала его руку:

— Я всегда останусь матерью Беккерт.

— Немка?

— Если вывернуть мои кишки, там будет клеймо «Отлито в Швабии».

— Как лучшие доспехи.

— Только прочнее.

— Надеюсь не увидеть ваши кишки вывернутыми!

Мать Беккерт фыркнула и снова посмотрела в окно:

— Поживём — увидим.

Карета медленно пробиралась по узкой площади, жаркой, как печь, оживлённой, как бойня, и грязной, как сортир. С одной стороны виднелось расписное ограждение, битком набитое нищими с лицензией и липовый эшафот, на котором дети сжигали соломенные чучела эльфов под одобрительные возгласы зрителей. С другой стороны толпами выходили проститутки, надувая накрашенные губы и выставляя напоказ обгоревшие конечности полуденному жару.

— Никогда бы не подумала, — пробормотала она, — Но проституток здесь, пожалуй, больше, чем где-либо.

— Осуждаете проституток? — спросил он с лёгкой улыбкой.

Возможно, он просто ошибся. Но возможно, просто насмехался над ней. Что касается самой матери Беккерт, то она давно отказалась от любого тщеславия, но насмехаться над священницей — значит насмехаться над верой, а насмехаться над верой — значит насмехаться над Богом, и это уже нужно пресекать в зародыше. Она пристально посмотрела ему прямо в глаза, не моргая и не отводя взгляда.

Так же, как она однажды посмотрела в глаза обвиняемому, словно уже видела в них истину и желала лишь подтверждения.

— Моя мать была проституткой, — сказала она. — Очень хорошей, судя по всему. И очень хорошей матерью. Глупо судить о человеке только по его профессии. Как язвы у чумного, проститутки — это симптом, а не болезнь. Они лишь удовлетворяют желание. Меня беспокоит масштаб этого желания, этой болезни. Особенно здесь, в Святом Городе, среди руин древней империи Карфагена, в тени тысяч церквей, в эхе благословенных колоколов, где все взоры должны быть обращены к небесам. — она наклонилась к нему, не отрывая от него взгляда, не моргая и не отводя глаз. — Скажите мне, мастер Карузо, какой грех Спаситель не может простить? — он начал выглядеть немного неловко, что говорило о его стойкости. Большинство пробормотали бы извинения гораздо раньше и сжали бы губы до конца поездки.

— Что ж, признаюсь, я не теолог…

— Человек, который немного разбирается во всем, должен быть и немного теологом, не так ли? Спаситель может простить любой проступок, честно осознанный и искуплённый. А значит, нечестность — единственное преступление, которое не может быть прощено. — она оскалилась, выплюнув это слово. — Лицемерие, мастер Карузо. Притворство, будто ты лучше, благороднее, святее, чем ты есть на самом деле… это, безусловно, худшая из нечестностей. Именно это я не одобряю.

Повисло молчание. Она позволила ему затянуться, пока не решила, что насмешек больше не будет:

— Так скажи мне. Что приводит человека отовсюду и из ниоткуда в Святой Город? — хотя у неё уже были подозрения.

— Ну что ж… — он вытащил письмо и поднял. Тонкая бумага, большая печать из алого воска, скреплённая скрещенными ключами папства. — Меня вызвали. Её Святейшество.

— Возможно, у тебя назначен приём у Её Святейшества, — сказала мать Беккерт, — но встреча будет с кардиналом Жижкой.

— Главой Земной Курии? — он моргнул. Испугался и возбудился одновременно. Испугался и возбудился сильнее, чем если бы встреча была с самой Папой, что говорило о многом, и не в хорошем смысле. — В письме упоминается замена кого-то, но… не сказано, кого именно.

— Жижка всегда любила свои тайны.

— Вы знаете её преосвященство?

— С тех пор, как мы были детьми. Мы делили келью в семинарии.

— Старые друзья, значит?

Мать Беккерт усмехнулась. Она смеялась нечасто, но это было слишком:

— Мы презирали друг друга с момента нашей встречи. И восхищались друг другом. Потому что каждая из нас состоит из того, чего нет в другой. Но мы знаем — то, что есть у другой, должно быть у церкви. Жижка — как море. Вечно голодная, никогда не насыщающаяся. Вечно текучая, уступчивая, приспосабливающаяся, коварная, как прилив. Если её принципы встанут на пути, она создаст новые.

Карузо сглотнул. Возможно, его шокировало, что самую могущественную женщину Европы так небрежно оскорбили:

— Она, наверное, политик…

— Её благословение и её проклятие.

— А вы другая? — она снова пристально посмотрела на него. Так же, как когда-то пристально смотрела на осуждённого, когда произносила приговор:

— Я — скала, о которую разбивается вода. В этом моё благословение. — она глубоко вздохнула. — И моё проклятие.

— С годами… море разбивает скалу.

— О, я прекрасно осведомлена. Жижка послала и за мной тоже. — и она вытащила письмо двумя пальцами и подняла его. — На замену.

— На замену кому? — акцент Карузо слегка изменился от нетерпения. Уловила ли она под ним намёк на что-то простонародное и немецкое?

— Она не сказала. Но я догадываюсь. Она хочет, чтобы я вернула свой старый приход. Часовню. В Небесном Дворце.

Карузо нахмурился:

— Сомневаюсь, что в часовне найдётся применение моим талантам.

— Будешь удивлён. — Мать Беккерт глубоко вздохнула. Она отбросила