Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Слышу, слышу, Женечка, – раздался вкрадчивый бархатный голос, от звука которого Кравчук мгновенно угомонился и обмяк в своих путах, вспотевший от усилий. Он тяжело дышал, глядя на вошедшую в палату медсестру. – Я здесь, не волнуйся, родной!

Акулина как обычно была в белом халатике на размер меньше, обрисовывающем пышную грудь и тонкую талию. Двигалась она нарочито медленно, как манекенщица, будто стремясь показать все свои прелести: точеные ножки в колготках, круглую попу и тонкую лебединую шейку; каждый раз, как она наклонялась, пуговицы на груди едва не лопались от натуги. По плечам рассыпались угольно-черные волосы – если б была блондинкой, подумал Кравчук, то вылитая Аллочка. Он облизнул онемевшие от инъекции губы, уставился на медсестру.

– Акулина… Отвяжи меня, милая!

Она заливисто рассмеялась, как над смешной шуткой. Поставила на тумбочку поднос с препаратами и присела рядом, заботливо укрыла пациента одеялом. Тимоха внезапно захрапел, что трактор – уснул, старый. Быков тоже не подавал признаков жизни.

– Ну как я тебя отвяжу, дурачок, коль ты лечишься еще? Я тебе только душевно помочь могу, – она взяла с подноса стеклянный шприц, набрала прозрачной жидкости из ампулы и пощелкала ноготком. – Чтоб ты в себя пришел, домой к деткам вернулся здоровым. Меня вот учили – добрее к людям надо быть. Мы ведь все как? Каждый в своем аду варится.

– Да-да, верно говоришь! Это ад! Акулинка, ты тут одна нормальная, ей-богу! Ты чисто ангел, Акулина, чисто ангел… Отвяжи, дай я сбегу. Мне домой, к детям надо… Я тут… Я тут не могу уже, – он жалобно всхлипнул, наблюдая за шприцем в тонких пальцах медсестры. – И меня кололи уже сегодня! Не надо больше! Ну пожалуйста!

Задумчиво поглядев на Кравчука, девушка неожиданно отложила шприц.

– Знаешь, Женечка… – Она одна звала его Женей. – А ведь ты мне тоже помочь можешь. Если захочешь. А я тебе взамен помогу.

– Я?.. – растерянно пробормотал дурак. – Как?

– Поверь – можешь, Женечка. О, придумала! – Она улыбнулась, будто ее только сейчас озарило идеей. – Думается мне, твоя помощь платой и станет за свободу-волюшку. Ничего на свете просто так не бывает, сам знаешь.

– Плата? Ей-богу, Акулинка, проси, чего хочешь, я ж только тут дурак, а вообще я член партии. С писят третьего! Отвяжи, отпусти, мне домой надо! – Он вновь начал дергаться, рвать проклятые ремни, но сразу замер и обмяк, стоило Акулине ласково погладить его за ухом. Девушка соскользнула на пол, как кошка, положила голову ему на живот, посмотрела в глаза – пронизывающе да так пристально, что заворожила председателя. От ее прикосновений по телу пробежал ток. Он только сейчас заметил, что очи у нее синие и бездонные, как пучина морская, и столь же стылые: будто разбиваются где-то в Арктике вековечные льды, крошатся айсберги – такая сила сокрыта в ее взгляде. Мощь неумолимой стихии, воющей свирепой вьюги. Рокот падающей с гор лавины, сокрушающей все на своем пути.

– Не передумал еще? – каким-то глухим, не своим голосом вопросила медсестра. – Плата требуется – я предупредила. Согласен?

– Проси, чего хочешь… – прохрипел Кравчук, не в силах оторваться от гипнотизирующего взгляда. – Все отдам! Только освободи, отвяжи!

– Ну так согласен? – уточнила Акулина.

– Согласен-согласен! На все согласен!

– Тогда придется тебе, Женечка, сначала сказку выслушать.

– Какую такую сказку?

– Про лихого молодца, да про ведьму хромую, да про должок старый, – ее напевный голос, вновь ставший мурлычущим и ласковым, ручейком лился в уши, и Кравчук сам не заметил, как с края рта у него поползла струйка слюны. Не брезгуя, Акулина вытерла ее пальцем. Кравчук заметил, что безымянный палец у медсестры уже занят какой-то неприметной гайкой, подумал невзначай: «Эх, жаль, замужем». – Думается мне, интересная сказка выйдет. Готов слушать?

– Готов, ангел мой… – выдохнул председатель. – Готов!

Акулина деловито кивнула и зачем-то взяла с подноса железные щипцы. Улыбнулась дураку.

– Тогда слушай, милый. Попал как-то к одной деревенской знахарке мальчонка в ученики…

ХРЯСЬ!

Было то до войны еще. Жила в белорусской деревне, в доме на окраине, хромая старуха.

Звали бабку Купавой. Ее всякий знал и обращался за помощью – кому скотину подлечить, кому вещь пропавшую найти. Кликали ее кто знахаркой, кто знаткой или знатухой, а кто и ведьмой обзывался. Жила Купава в Задорье уж столько лет, что даже местные старики помнили ее дряхлой да хромой, покуда сами под стол пешком ходили. Любили ее не шибко, но уважали – без знатки в деревне никак.

Кажут, была как-то раз у знатухи ученица, да пропала – в Минск уехала, бросила старую в Задорье. Так и жила Купава бобылихой, вечно одна-одинешенька в доме на отшибе, но на тяжелую долю не жаловалась. Однажды прибежал к Купаве мальчонка с соседней малой вёски, Демка Климов. Слыл Дема деревенским дурачком, что «видит всякое». Жили они с матерью небогато – вдова после самогубства мужа так и не решилась сызнова сойтись с мужиком, а потому тянула лямку за себя и троих малых ребятишек. Как-то раз захворала у них корова – кормилица единственная. Брюхо раздулось; бедняга мычит, мучается, жидким ходит, глаза больные, затуманенные. Тогда Демьян по наказу матери побежал к бабке Купаве. Та еще удивилась – тринадцать лет хлопцу, а сам як пришибленный. За дурачка его считали. Купаться в речке боялся, бо видал там огромную шишковатую голову, наблюдавшую за плавающими ребятишками. Воды из колодца брезговал набрать, видя, как вспухшая склизкая тварь плюет в ведро, стоит то в колодезь опустить. За такие причуды Дему не любили, считали малахольным – а он-то на деле, как старуха сразу увидала, был не так-то прост.

ХРУМ!

В общем, попросил малой Дема хромую старуху о помощи, та схватила клюку, оперлась на посыльного и заковыляла. Дему в коровник с собой взяла – в подмогу. Купава подняла хвост скотине, мальчишке наказала держать, чтоб не брыкалась. Раздвинула коровье нутро, а оттуда на Дему чей-то глаз с куриное яйцо как зыркнет – так мальчонка в навоз и повалился. Спросила тогда бабка строго:

– Няужо побачыл его?

Он кивнул. И выложил все как на духу – про колодезное чудище, про хозяина омутов, про повешенного батьку, что в подвале болтается в петле и норовит всякого пришедшего с лестницы спустить. Бабка Купава выслушала, а на следующий день приковыляла к дому Климовых и заявила мамке, мол, забирает парня на год, на обучение. Знаткий он! Мамка, конечно, в слезы, но Купаве