Дьяволы - Джо Аберкромби

Просто затаила дыхание и… готово.

У Солнышко было много практики, поэтому она могла задерживать дыхание на очень, очень долгое время, даже во время бега или плавания, или, как однажды случилось, под потолком у волшебника в висячем положении. Но даже она не могла задерживать дыхание навсегда, поэтому всегда думала, откуда прозвучит её следующий вдох, и куда посмотрят люди, и где светло, а где темно, так что жизнь превратилась в маленький танец из угла в шкаф, в куст, в тень, под кровать, за чью-то спину. Забраться между чьих-то ног.

Обычно не в хорошем смысле.

Люди всё ещё могли слышать её, ей случилось познать это на собственной шкуре, когда она следовала за той ведьмой и упала с крыши в кладовку с кастрюлями и сковородками. Поэтому она шла босиком позади всех. Привязав обувь за шнурки, высматривая опасность и стараясь убедиться, что никто не натолкнется на неё, не захлопнет перед ней дверь или не ударит по зубам ручкой грабель, как однажды умудрился садовник. Было досадно, но она старалась не винить в произошедшем человека.

Он же её не видел.

Если получалось, Солнышко старалась никого не винить. «Виноват огонь, а не свечка», — говорила мать Уилтон. Солнышко очень нравилась мать Уилтон, хотя она была напыщенной и англичанкой, а для большинства оба этих факта были несмываемыми пятнами на любой женщине. Может быть, Солнышко любила её, потому что больше никто не любил. Святая мать помогала почувствовать себя особенной. Хотя симпатия никоим образом не была взаимной. Мать Уилтон смотрела на Солнышко, как на грязный пол в сортире. Потом она умерла, когда рухнул мост, и они получили мать Феррару, которая смотрела на Солнышко, как на оставленный открытым канализационный сток.

Это урок. Всё может стать хуже.

После притвора был коридор с ещё двумя неулыбчивыми головорезами. Никто здесь не улыбался. Солнышко тоже не улыбалась, стоит заметить. Но в основном потому, что её рот, казалось, не изгибался таким образом. Улыбка никогда не чувствовалась уместно на её лице, и людям не нравилось, когда она пыталась. Они начинали думать, будто она что-то замышляет. Плюс, большую часть времени её никто не видел, конечно.

Поэтому улыбка превращалась в пустую трату усилий всегда.

Алекс определенно не улыбалась. Она шла опустив голову, словно тоже пыталась стать невидимой. Алекс нравилась Солнышко. Она приносила Солнышко еду в дорогу, что случалось редко, и на самом деле пыталась быть любезной, что случалось ещё реже. Солнышко хотела бы спросить, всё ли с ней в порядке, но теперь это было невозможно, и, вероятно, что-то пошло бы не так. Она часами тренировалась перед зеркалом, но её лицо было заострённым и угловатым, поэтому просто не искажалось как у всех остальных. Когда она пыталась быть искренней, она становилась саркастичной. Когда она пыталась быть благородной, она становилась высокомерной. Когда она пыталась быть дружелюбной, она становилась грязной эльфийской сучкой.

«Грязная эльфийская сучка», — кричали и скандировали в цирке, и это не казалось таким уж смешным, но все надрывались от смеха. Может быть, шутка работала на уровнях, которых она не понимала? Она не говорила ничего смешного, только пугающее или оскорбительное. Однажды она встала между циркачами и рассказала шутку, и это всех взбесило. «Ты здесь для того, чтобы тебя ненавидели, а не для того, чтобы шутить», — сказал распорядитель манежа. Тем не менее, шутка прошла лучше, чем попытка спеть. «Злодеи не поют». Лучше бы она держала рот закрытым. «Держи свой херов рот закрытым», — всегда говорил распорядитель манежа.

Вот почему она обычно держала рот закрытым и делала мелочи, чтобы подбодрить людей. Вещи, которые они едва ли замечали, например, хорошо завязанные шнурки на ботинках Якоба, чтобы ему не приходилось наклоняться, или сложенная одежда Вигги, пока она трахалась, или подоткнутое ночью одеяло Алекс, которая имела обыкновение метаться, сбрасывать одеяло и в итоге дрожать. Это помогало Солнышко чувствовать себя полезной. Как будто она была в семье.

Приятно попробовать.

Якоб был сварливым дедушкой, Рикард — загадочным дядей, а Баптиста — обиженной матерью. Бальтазар — самоуверенным старшим братом, брат Диас — неуверенным в себе младшим братом, а Алекс — симпатичным ребёнком, который всем нравится, потому что она была рядом недостаточно долго, чтобы успеть всех разочаровать. Вигга, возможно, была какой-то странной троюродной сестрой, которая продолжала трахаться со всеми подряд, если не превращалась в гигантскую волкоподобную тварь, и к этому моменту метафора действительно развалилась, потому что у скольких семей есть невидимая эльфийка?

Ни у одной.

Они завернули за угол, и Солнышко осталась позади, прижавшись к стене, чтобы побаловать себя парой приятных длинных вдохов, прежде чем снова задержать дыхание и нырнуть в забег к колоннаде. Она была построена вокруг того, что когда-то, наверное, было садом, но регулярные наводнения превратили его в затхлый пруд. Именно в таком состоянии, насколько она могла судить, была большая часть Венеции. В центре стояла коленопреклонённая потёртая статуя, поднявшая к небу руку без ладони, словно моля бога о спасении. По опыту Солнышко это не работало. Ни с богом, ни с кем-либо ещё.

Хочешь спастись — помоги себе сам.

Может, потом бог тебя поприветствует, или что-то в этом роде.

— Это был монастырь? — спросил брат Диас.

— Да, — сказал Марангон, который говорил почти так же мало, как улыбался.

— Где монахи?

— На небесах, может быть? Ты эксперт.

Якоб держался за ногу. Недели марша с паломниками, должно быть, дорого ему обошлись. Солнышко хотела бы помочь, но у неё не было возможности, а он ненавидел саму идею помощи. По каким-то своим причинам он хотел усложнить жизнь насколько мог.

Она вообще не понимала людей — такие странные. Общение с ними каждый раз было как пощёчина, за которой сам и пришёл, а потом получаешь опять и опять.

Ещё один неулыбчивый головорез стоял у очередной тяжёлой двери. В обычной ситуации Солнышко проскользнула бы первой или затерялась среди остальных, но они шли слишком плотно, поэтому она подождала, пока они не пройдут и дверь не закроется, затем слегка щёлкнула мочку уха стража и, когда он резко повернулся, метнулась под его руку, резко обогнула дверь и вошла до того, как она закрылась, очень ловко, если спросить её мнение.

Жаль, никто не видел.

Большая высокая комната с другой стороны оказалась выстроена как часовня с высокой галереей. На стропилах трепетала