Хозяин теней. 3 - Екатерина Насута

— Тело. Тело — сосуд. Сосуд исправить можно. Я забрал боль. Я дал силу. Здесь — другое, — ангел задумался, явная подбирая объяснение. — Ты — тьма. Он — тьма. Душа — тьма. Забрать могу. Выжечь — могу. Свет уберет тьму. Душа уйдёт.

Доходчиво.

— Спасибо, — я поклонился, может, не ангелу, но тому, кто за ним. — А как душу разбудить?

— Телу нужна пища. Душе нужна пища. Тьма в нём голодна. Ты кормишь своих зверей. Корми — его.

То есть тень Тимохина жива и надо её кормить? В целом, согласуется с тем, что дед сказал. Так… это уже хоть что-то.

— Спасибо…

— Уходите, — ангел дёрнул крылом и пара перьев, сорвавшись с него, закружилась по двору, чтобы спустя мгновенье ярко вспыхнуть. — Тело… совсем слабо.

Дважды повторять не пришлось.

[1] Апокалипсис Петра

Глава 36

Изготовлены и поступили в продажу рамы для портрета ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА. Рамы очень изящные из золочёного багета, очень прочны и красивы. Золочёный багет шириною в 2 и ¼ вершка украшен короной со скипетром и державою.

Подписчикам, выписывающим раму, высылается теперь и портрет, вставленный и украшенный как с масляной картины, на подрамок и наклеенный на полотно. [1]

Нива.

Мы успели отъехать прилично, когда я всей кожей ощутил волну света. К счастью, слишком далёкую, чтобы навредить. И ощутил не только я. Вздрогнула и повернулась Татьяна. Захныкал, выпав из сна, Тимоха. А Мишка молча приподнял тент.

До рассвета оставалась пару часов, а потому золотое зарево по-над вершинами деревьев было видно издалека. И не только нами. В деревушке той наверняка заметят.

Если уже.

Я постучал в кабину, и Еремей, то ли поняв намёк, то ли сам сообразив, прибавил газу.

— Знаешь, — Татьяна обняла себя. В свежей одежде, отмытая, она была почти похожа на себя прежнюю. Разве что неимоверно уставшую. — Он сказал, что у меня в душе тьма.

— Как и у Тимохи. И у меня. И у него, — проворчал я. — Ложись. Нам чуть откатить и остановиться надо бы. А тьма у всех нас. Только тьма — это не значит зло. Как и свет — добро.

Ангел не был добрым.

И злым не был.

Просто другим. Наверное, людям и вправду сложно понять такое.

— Дед говорил, что дети Света ненавидят таких, как мы, а он помог.

— Дед ошибался. Это нормально. Как твои руки?

— Странно. Не больно. И иначе, чем было. Я пальцами шевелить могу, но они какие-то всё равно, как деревянные. Что он сказал про Тимофея?

— Что душа спит.

— Спит⁈ — она тоже поняла всё и сразу. — А…

— Тьма нужна. Может, про детей Света дед и ошибался, но вот про связь души с тенью был прав. Если я правильно понял, нам придётся как-то откормить его тень, а она даст силы душе.

— Тогда, — Татьяна улыбнулась. — Тогда хорошо. Когда есть надежда, всегда хорошо.

И глаза закрыла.

— Я… посплю… как-то… устала.

— Спи, — я подвинулся. Одеяла в машину Мишка, похоже, со всего дома собирал. Ну и отлично. Нам они точно нужнее.

Так и поехали.

Что ещё сказать. Остановились мы, когда уже совсем рассвело.

— Документы надобно выписать, — Еремей опёрся о капот. — А то если военные, то будут вопросы. Хотя… если сунутся, то точно будут вопросы.

Ну да. У нас там пару ящиков икон, хотя на представителей Синода мы никак не тянем, и похищенная девица в беспамятном состоянии. Главное, что хрен докажешь, что мы её спасли, впрочем, как и иконы.

— И что надо?

— Почерк красивый надо, чтоб как у писарчука. Ну и грамотность. А ещё решить, как записываться станем.

Золото на небесах не истаяло, но висело где-то там, над лесом, красиво переливаясь, подкрашивая небеса перламутром.

— Боюсь, я ещё не совсем привыкла к рукам. Почерк будет дурным, — Татьяна задумчиво отщипнула лоскут кожи.

— На меня даже не смотрите, — я и в той жизни писал, что кура лапой, а в нынешней с этими вон финтифлюхами да чернилами вовсе получалось не письмо, а тихий ужас.

— И на меня, — поспешил влезть Метелька.

— Я и вовсе… — Еремей поглядел на Мишку. А тот кивнул.

— В принципе, я могу попробовать. По каллиграфии у меня отлично было.

Полезный он, однако. Я прям уважение испытал немалое.

— От и ладно. Тогда…

— Семьёй нельзя, — я любовался небесами. Это круче фейерверка. На светлом шёлке небосвода медленно расползались золотые змеи. И от прикосновения их, то ли облака, то ли само небо вспыхивало, окрашиваясь, где в алый, где в розовый, а где и вовсе до полуденной белизны.

— Почему?

— Потому что слишком разные мы. И коль будем говорить, что семья, то обязательно вопросы возникнут. А чем больше вопросов, тем больше внимания.

По-хорошему вовсе бы разделиться. Отправить Таньку с Тимохой куда-нибудь к морю. Чтоб там солнце, воздух свежий. Отдых. Да только одну страшновато. С кем? Еремей нам нужен будет.

Мишка…

Вариант, конечно. Но…

Большое такое «но».

Не доверяю я ему. Так вот, чтобы полностью и до конца. Да, он себя неплохо показал. Впрягся. Тянет. Заботу проявляет. В общем, свой насквозь. На первый взгляд. На второй если, то деваться ему некуда. Он сообразительный. Вот и сообразил, что тут или с нами, или тёрну на прокорм. Тем паче, что с нами выбраться шансов больше. А как он себя поведёт, когда варианты появятся — вопрос.

— Смотри, — я глядел на переливы и не только я. — Взять тебя, Танюш, и его вот.

Я указал на Мишку, которому Еремей передал кипу бланков.

— От вас дворянским званием за версту несёт.

— Звучит грубо, — сестрица тоже любовалась небесами.

— Как есть. Даже если тебя в лохмотья обрядить и сажей измазать, крестьянки всё одно не получится. Купчихи, думаю, тоже.

— Согласен, — произнёс Еремей. — Извините, Татьяна Васильевна, тут он прав. Речь у вас правильная. Да и… знающему человеку она не нужна. Хватит того, как вы спину держите, двигаетесь. Как смотрите, поворачиваете голову. Иные повадки опять же.

— Именно. А вот мы с Метелькой — наоборот. У нас прям на лбу пролетарское происхождение написано.

— Чего? Я мылся, — Метелька поплевал на пальцы и лоб потёр. Вот интересно, это он нарочно или вправду не понял.

Татьяна, готовая было протестовать, только вздохнула:

— Думаешь, с дворянством в революцию не возьмут?

— Да нет. Отчего же. Сдаётся мне, что туда всех берут. Просто… ну как оно выйдет, когда один с рожи чисто басурманин, другой — явно русский,