Дочери служанки - Сонсолес Онега

Ей ответил тот же голос.

– Кто говорит?

– Это Клара, – сказала она. – Это снова сын Каталины, правда?

– Да, сеньора. Мама еще не вернулась. Я ей все передам.

– Я буду ждать, – сказала она твердо, чтобы молодой человек не изменил своих намерений.

– Я не знаю, сколько это займет времени.

– Не важно. У меня целая ночь впереди.

Клара не смогла бы вспомнить, сколько прошло времени, когда она, твердая и непоколебимая, сидела у телефона, не обращая внимания на то, что лоб у нее вспотел, а тело напряжено. Может, прошло несколько минут, а может, целый час. Она точно не знала, сконцентрировавшись на ожидании, как будто это было последнее, что она должна сделать в своей жизни.

И так она сидела до того момента, пока юноша не возобновил разговор, прервавшийся в ночи в Пунта до Бико, в кабинете Клары с видом на море, мрачное, словно волчий вой.

– Вы еще здесь?

– Я здесь.

– Передаю трубку маме.

Клара выпрямилась на стуле.

– Кто это?

Голос Каталины казался далеким, как далеки были и ее руки, лицо, морщинки вокруг глаз.

– Каталина, это Клара.

– Клара, – повторила та.

– Я дочь служанки, – сказала она без стыда и стеснения, как будто этот факт был доказан, определен и неотвратим. – Помнишь меня?

– Клара, – снова повторила Каталина.

– Каталина, нам нужно поговорить, пока старость со всей ее мерзостью не лишила нас памяти.

Глава 46

14 января 1966 года черный «мерседес» остановился около замка Святого Духа в час сиесты; день был ветреный и холодный, подобно скалам, как потом вспоминала женщина, которую уже тогда не пощадили годы. Она вышла из машины с помощью двоих мужчин в униформе и фуражках, они усадили ее в инвалидное кресло и довезли до главных дверей в замок, в которые она стала стучать слабеющими руками.

Никто не был предупрежден ни о ее визите, ни о путешествии, так что служанки какое-то время сомневались, открывать ли дверь или подождать разрешения хозяев.

Они только что закончили обедать и сидели в гостиной у камина, думая каждая о своем и почти не глядя друг на друга, поскольку устали видеть одно и то же и так близко.

После разговора с Каталиной Клару не оставляла мысль о том, чтобы поехать к ней и распутать наконец клубок жизненных нитей их обеих. Но никаких новостей не было, и она находилась в постоянном тревожном ожидании, не звонил ли телефон и не приносил ли почтальон конверт с аргентинской маркой. Единственное, что произошло необычного за эти более чем два года, пришло письмо из Мадрида. То, что написал Пласидо, Клара несколько недель не могла прочитать целиком, потому что как только она брала в руки этот листок бумаги, то начинала плакать и не могла продолжать. В письме не было признания в любви или прощания: красивым слогом он писал, как уверен в том, что дела у нее обстоят наилучшим образом, как она и хотела, в соответствии со своими убеждениями и намерениями обрести правду, единственное, как снова написал Пласидо, из-за чего стоит переносить жизненные невзгоды.

Клара не забыла его, но с тех пор, как она вернулась из столицы, старалась не слишком волновать свою душу: она достаточно настрадалась. Хватит и того, что она узнала его, и не стоит взращивать в памяти ожидание перемен.

Мария Элена заторопилась к хозяевам, не зная толком, что им сказать и о ком докладывать, и потому решила обойтись двумя словами, которые наиболее точно описывали ситуацию.

– Прибыла Каталина.

Клара вскочила с дивана, где уютно дремала, положила очки для чтения на столик и вышла ей навстречу, оставив Хайме наедине с его мыслями, чуждого всему, что происходило в стародавние времена.

Когда она появилась в вестибюле, на обеих сестер напала непонятная дрожь, как будто увидеть друг друга здесь было завершением их жизни.

Сестры обнялись, и Клара почувствовала, как больна Каталина: объятия были слабые, а взгляд настолько изменился, что ее трудно было узнать.

– А ты не изменилась, плутовка. Красавица, как и была, – сказала та в аргентинской манере, которую приобрела сразу же после того, как ступила на землю Буэнос-Айреса: это был лучший способ отстраниться от Пунта до Бико.

Каталина увидела Клару-подростка и почувствовала облегчение, убедившись, что от тех времен ничего не осталось – ни былого неприятия, ни шипов ненависти, обуревавшей ее в детстве.

– Нам нужно о многом поговорить…

Клара вытерла слезы и покатила инвалидное кресло в гостиную с камином, где Хайме решил их подождать. Он не до конца поверил в сообщение служанки. Когда он увидел жену и Каталину, то подошел к ним и смог выговорить только:

– Ты вернулась.

Она поманила его к себе, чтобы обняться, как обнялась с Кларой.

– Сколько лет прошло? – спросил он.

– Сорок два года, – ответила Каталина, выдержав его взгляд.

– Вечность, – услышали они, как прошептала Клара.

То был вечер, когда дочери дона Густаво вместе гуляли по аллеям своего детства.

Клара с усилием толкала кресло по влажному песку и грязным лужам, но Каталина попросила ее снова проехать по этим дорожкам, которые никогда не забывала и всегда хранила в памяти, несмотря на то что покинула их по доброй воле и в приступе безумия, в чем, впрочем, она не раскаивалась: тогда нужно было отдалиться, убежать как можно дальше, чтобы не пересекаться ни с одним обитателем замка Святого Духа.

Там, в городе Генерал де Мадарьяга, она стала возрождать себя из пепла, сшивая лоскутки истории, которую Рената решила поведать на смертном одре, где она и почила в одиночестве, но с миром в душе.

– Я не думала, что вернусь, Клара.

– Ты была счастлива?

– Временами.

Ветреный день уступил место сияющему солнцем вечеру, что бывало нечасто в это время года. Клара рассказала Каталине о переменах, произошедших в Пунта до Бико, о своем желании познакомить ее со «Светочем», о преуспевании фабрики, о китах и кашалотах, о прогрессе, достигнутом работницами, «которые умеют читать и писать, как мы», – сказала она. Она так и не нашла времени спросить ее, почему Каталина говорила сыну о бабушке Ренате, и раскрыть все, что той было известно, потому что не хотела разрушить ощущение счастья, до той поры ей неизвестного.

– Отвези меня в порт, Клара. Посидим на моле, я хочу видеть море.

– Тебе не важно, если тебя увидят?

– После стольких лет вряд ли меня кто-нибудь узнает.

Поместье «Генерал де Мадарьяга» было