Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

Между тем весенняя распутица с каждым днем все больше давала себя знать. Грязь сделалась непролазной. Батареи, почти расстрелявшие боезапас, стояли в ледяной воде, изредка оглашая окрестности гулким залпом. Но из штабов продолжали сыпаться приказы атаковать «стремительной волной», «все время подпирая поддержками сзади идущих впереди». Промокшие и озябшие бойцы поднимались из окопов все с меньшим воодушевлением.

Немецкое командование было удивлено упорством, с которым русская Ставка воздвигала гекатомбы трупов перед германскими траншеями. «Атаки, – пишет Фалькенгайн, – продолжались с исключительным упорством до начала апреля, но их можно было скорее назвать кровавыми жертвоприношениями, чем атаками. Колонны плохо обученных людей, наступавшие в неповоротливых густых строях и предводимые столь же необученными офицерами, терпели страшный урон.

Успехов они совершенно не имели, за исключением местного случайного вторжения южнее Нароча, но и этот успех без труда был ликвидирован контратакой. Для усиления атакованного фронта понадобилась только одна единственная дивизия из общего резерва, которая была подвезена из Барановичей, южнее Немана, где она стояла. Даже и она не была испрошена штабом фронта, а предложена верховным командованием».

К концу марта русские атаки полностью истощились. По выражению Людендорфа, они утонули в «болоте и крови». 30 марта Ставка распорядилась о завершении наступательной операции.

Нельзя сказать, чтобы русское наступление сильно помогло французам. Хотя германцы начиная с 22 марта и приостановили на несколько дней атаки под Верденом, ни одна немецкая дивизия с Западного фронта не была переброшена на восток. Русские жертвы по большому счету были принесены напрасно[142]. А они были немаленькими. Войска Северного и Западного фронтов потеряли в бесплодных атаках 78 000 человек (5000 из них были сняты с германских проволочных заграждений). Потери немцев исчислялись официальными источниками в 20 000 человек; на деле они были, вероятно, намного большими, достигая 30 000—35 000 убитых и раненых.

Неудача тяжело подействовала на генерала Алексеева, который с тех пор не мог отделаться от самых мрачных мыслей. Начальник русского Генерального штаба окончательно потерял веру в победу. 29 марта у него состоялся показательный разговор с военным цензором Ставки Михаилом Константиновичем Лемке. В завязавшейся беседе Лемке спросил:

– А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, особенно с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?

– Нет, – ответил Алексеев, – союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо только спасать себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Кому можно верить? Италии, Франции, Англии… Скорее, Америке, которой до нас нет никакого дела… Нет, батюшка, вытерпеть все до конца – вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом… Армия наша – наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией в ее целом можно только погибать. И вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать… Вот тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками…

– Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь же принять меры к спасению самого дорогого, к меньшему краху, хоть нашей наносной культуры?

– Вы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю хотя бы о моменте демобилизации армии? Ведь это же будет такой поток дикой отваги разнуздавшегося солдата, которого никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях, мне говорят, что будет время все сообразить и что ничего страшного не произойдет; все так-де будут рады вернуться домой, что о каких-то эксцессах никому в голову не придет… А между тем к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего – все износили и изгадили своими собственными руками».

В том, что начальник Генштаба с удивительной ясностью провидел русский апокалипсис, нет никакого сомнения. Вопрос в том, не приближал ли он своим фатализмом это ужасное будущее?

IV

Апрель не внес изменений в обстановку на Западном фронте. Верден поглощал все новые французские и германские дивизии. 9 апреля немцы атаковали по всей протяженности 30-километрового фронта, но спустя четыре дня хлынули дожди, и сражение переросло в артиллерийскую перестрелку. Офицер французского 146-го полка Огюстен Кошен, находившийся в окопах на вершине Мор-Ом, писал в середине месяца: «…Последние два дня мокнем в ледяной грязи, под страшным обстрелом, без какой-либо защиты, кроме узкой щели окопа… Боши, естественно, не атакуют, это было бы слишком глупо… результат: вместе со мной сюда прибыло 175 человек, возвращаются 34, некоторые в полубезумном состоянии… ничего не отвечают, когда я к ним обращаюсь».

Все резервы были введены в бой, приходилось снимать дивизии с других участков фронта. Во французском Генеральном штабе, наконец, начали прозревать подлинную суть Верденского сражения. Для Франции вопрос стоял так: потерять Верден или отстоять крепость, но потерять армию.

В мае бои под Верденом развернулись с новой силой. На левом берегу Мааса немцы бомбардировали и почти беспрерывно атаковали наблюдательные пункты Мор-Ом и высоту 304, которые, по словам генерала Петэна, «дымились, как вулканы». 8 мая Мор-Ом был захвачен. Петэн, несмотря на чудовищные потери, придерживался тактики «активной защиты», постоянно контратакуя противника. Одна из самых крупных операций была предпринята против утраченного в феврале форта Дуомон. Штурм начался 22 мая и продолжался больше суток. Некоторым французским частям удалось проникнуть внутрь укреплений, но сильнейший огонь германской артиллерии, простреливавшей все пространство с юга от форта, преградил дорогу резервам, и 24 мая прорвавшиеся французские батальоны были изолированы и уничтожены. Инициатива по-прежнему оставалась в руках у немцев. В начале июня они овладели фортом Во и рядом других важных стратегических пунктов.

Петэн вынужден был констатировать: «Мы кончим поражением, если союзники не вмешаются».

Генералу Жоффру не оставалось ничего другого, как согласиться с такой оценкой ситуации. Он больше не скрывал перед своими союзниками жуткой правды: «Ожесточенная и непрерывная борьба, которая продолжается у Вердена, ежедневно истощает наши ресурсы; она поглощает крупную часть наших резервов и в прогрессивной степени неизбежно и серьезно снижает наше участие в общем наступлении. Нельзя бесконечно продолжать этот период истощения».

В другом письме генералу Робертсону, от 19 мая, французский главнокомандующий писал: «Было бы крайне опасным позволить немцам свободно