Прекрасные маленькие глупышки - Оливия Хоррокс

— Школа находится на утесе. — Нина указала вверх, и, когда мы подошли ближе, я заметила там побеленное здание с остроконечной крышей.

Казалось, оно рискованно балансировало на вершине. Это белое пятнышко было настолько неприметным на фоне покрытых темно-зеленым ковром скал, что его вряд ли удалось бы углядеть, если не искать специально. Сердце мое переполняли радостное волнение и тревога. В течение нескольких месяцев я буду называть это место своим домом и, надеюсь, сумею выяснить, действительно ли обладаю всем необходимым, чтобы стать художницей.

— Чертовски трудно добираться туда каждое утро! Но вид чудесный, — лениво протянула Нина. Мы пошли вверх по тропинке, и Нина принялась меня наставлять: — Ты уже познакомилась с Бэбс и Эдди — настоящими ангелами, — и, полагаю, больше тебе никто не нужен. Что касается учителей, то тут есть мисс Пенроуз — все зовут ее просто Марджори. Она всегда витает в облаках, но при этом блестяще преподает. И есть мистер Блай — жалкий старый зануда. Однако с большими связями, так что его лучше не злить…

Она продолжала вываливать на меня информацию, но я не могла сосредоточиться и все запомнить, так как не сводила глаз со здания школы. До вершины утеса мы добрались, слегка запыхавшись и раскрасневшись. Я прижала руку к крапчатому камню стены и будто почувствовала под пальцами магические токи — память о сотнях художников, запечатленную в этом крошечном ветхом здании. Прямоугольной формы и не столь большая, как я ожидала, школа была окружена неухоженными садами, поросшими буйными декоративными травами, пестрящими фейерверком красок — от розовато-пурпурных бутонов мальвы до каких-то необычных ярко-оранжевых цветов. Через каменные ограды перекатывались, словно морская пена, пышные заросли белой смолевки. Сады полнились стрекотанием кузнечиков и жужжанием шмелей. Коричневые крапивники суетились в подлеске в поисках сочных кусочков для птенцов, поджидающих в гнездах. Я могла бы провести здесь все утро, но Нина уже повернула ручку синей парадной двери и налегла на нее изо всех сил. Дерево разбухло, и лишь после нескольких попыток ей удалось открыть дверь.

— Добро пожаловать в Художественную школу Святой Агнессы — приют мечтателей, чудаков и нечестивцев.

Истершиеся деревянные половицы в следах краски, которую на протяжении многих лет то тут, то там роняли бесчисленные чрезмерно усердные художники, скрипели под нашими ногами. Стены с облупившейся местами штукатуркой и пятнами сырости были закрыты рисунками, этюдами и коллажами, выполненными в разных стилях. С намеками на импрессионизм, модернизм и абстракционизм, все они представляли варианты одного пейзажа: океана, видимого из окна. Солнечные лучи проникали в окна, пылинки грациозно кружились в неподвижном воздухе, пахнущем скипидаром и морской солью. Я слышала, как ветер со свистом гулял по зданию, и шум океана поднимался сюда от подножия утеса, словно зов сирен. Сверху доносились голоса. Нина схватила меня за руку и потащила по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Мы оказались в мансарде с высокими потолочными балками — очевидно, она служила главной студией. Вдоль стен выстроились шкафы и стеллажи с красками, кистями, стеклянными банками с мутной водой, палитрами и холстами. Основное пространство комнаты занимали мольберты, расставленные в круг. Некоторые из них уже были заняты, и я заметила Бэбс, погрузившуюся в работу. Я помахала ей, и она, заткнув кисть за ухо, подошла к нам с Ниной.

— Я уж думала, никто из вас не объявится, — выдохнула она с облегчением, и ее круглое веснушчатое лицо озарила улыбка.

— Значит, Эдди еще нет? — Нина окинула студию безмятежным взглядом.

— А ты как думаешь? — Бэбс приподняла бровь, затем повернулась ко мне. — Мольберт рядом со мной свободен, так что устраивайся за ним. Марджори вернется через минуту, и тогда начнем.

Я заняла место за мольбертом возле Бэбс. Мои нервы будто искрили от напряжения, и я с удовольствием еще раз пробежалась бы вверх по тропинке, лишь бы дать выход сдерживаемой энергии. Осторожно выглядывая из-за мольберта, я принялась рассматривать студентов. Состав нашей группы был весьма разнообразен: я увидела и явно богатых ребят, таких как Нина и Эдди, и представителей рабочего класса. Последних оказалось больше, чем я ожидала, и это дало надежду. Я знала, что Художественная школа Святой Агнессы довольно престижная, но, похоже, она не ограничивалась учащимися, способными оплатить ее услуги. Я прислушалась к оживленным разговорам студентов, к мелодичным переливам различных акцентов, присмотрелась ко всевозможным оттенкам кожи — от темно-коричневого до золотисто-бежевого и алебастрового. Всю свою жизнь я чувствовала себя изгоем, белой вороной в любой компании. Но здесь я не находила даже двоих похожих друг на друга человек, и это невероятно вдохновляло. Конечно, в группе преобладали мужчины, но никогда прежде я не видела в одном месте столько художниц. И значит, мои родители ошибались. В этой профессии есть место для женщин, есть место для всех, и я была исполнена решимости доказать это.

Когда я поняла, что больше не способна ждать ни минуты, в комнату вплыла хрупкая женщина с волосами оттенка розового золота и белоснежной кожей. Она напомнила мне Офелию с картины Джона Эверетта Милле. Казалось, ее сдует с вершины утеса, если она выйдет из здания школы. Кончики ее волос были испачканы краской (вероятно, она слишком низко склонялась над палитрой), обкусанные ногти открывали пальцы, розовые и поврежденные по краям. Она увлеченно беседовала с молодым человеком, вошедшим вместе с ней. Возможно, это мистер Блай? Они остановились в центре комнаты, и Марджори, широко раскинув руки, произнесла:

— Доброе утро всем! Кажется, к нам сегодня присоединилась новая студентка, Элизабет Грэхем… — Она обвела взглядом комнату и наконец остановилась на мне. — Добро пожаловать, Элизабет.

— Ее зовут Берди! — выкрикнула Нина.

Марджори посмотрела на нее с недоумением, а затем снова повернулась ко мне.

— В таком случае добро пожаловать, Берди, — поправилась она и снова обратилась к классу: — Сегодня мы продолжим курс рисования с натуры. — Голос ее звучал тихо, хрипловато и действовал на меня успокаивающе — я ощутила, что расслабляюсь.

Но вдруг мужчина, которого я приняла за мистера Блая, начал раздеваться. Я заморгала, удивленно тряся головой, щеки мои запылали и, наверное, стали красными, как помидор. Я старалась не обращать внимания на Нину, которая фыркнула от смеха на другом конце комнаты, заметив мою реакцию. Она нарочно утаила эту важную информацию, когда рассказывала мне о школе, — по-видимому, хотела насладиться моим смущением. Остальных студентов, кажется, появление голого мужчины в центре студии ничуть не смутило, как будто они постоянно видели такое. Некоторые шутили и ухмылялись, но я никак не могла прийти в себя. Наконец я отвела взгляд от натурщика, пытаясь