Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов

и места обитания зла засвидетельствовано классиками фольклористики и этнографии. А. Н. Афанасьев пишет: «Идея ада связывалась с севером, как страной полуночной, веющей зимними стужами»134. У парсов, по данным Э. Тайлора, кропление святой водой при обряде очищения «гонит дьявола по всему телу, из сустава в сустав и заставляет его наконец вылететь стрелой через большой палец левой ноги в злую область севера»135. В. Я. Пропп замечает, что «в древней Скандинавии двери никогда не делались на север. Эта сторона считалась „несчастной“ стороной. Наоборот, жилище смерти в Эдде имеет дверь с северной стороны»136. В германо-скандинавской мифологии север – это место, где нет жизни как в первичном хаосе (Ганнунгагап), сопоставленное гибели богов (Рагнарек)137. Обдорские ханты укладывали покойника ногами на север, где за устьем Оби, в Ледовитом океане, по их воззрениям, находилась страна мертвых138. Согласно традиционным представлениям монгольских народов, на севере находятся железные врата ветра на железных болтах и гвоздях: «Когда врата плохо заперты, дует ветер, а если бы врата отворились настежь, сдуло бы всю землю»139.

Негативное восприятие севера как стороны смерти может быть связано с особым типом ориентации, присущим народам Евразии, – ориентации в сторону евразийского широтного горного пояса, который имел сакральное значение для всех окружающих его с севера или юга народов140. Так, по воззрениям монгольских народов, мир предков находится на юге, в верхнем мире, а мир мертвых занимает полярные миру предков позиции в пространстве. В традиционной картине мира бурят северная сторона неба является местом пребывания черных, злых божеств, насылающих людям всевозможные несчастья. В северо-восточную сторону выплескивают помои – угощают злых духов141. В языческих представлениях народов Сибири «вертикальные и горизонтальные элементы Вселенной нередко выступают как структурно и семантически тождественные категории. Так, в хантыйской ритуальной терминологии „север“ и „низ“ назывались одинаково – „ил“, а „юг“ и „верх“ – „ном“»142. Примечательно, что уже в глубокой древности вдоль евразийского широтного горного пояса возникла «цепь укрепленных северных границ, протянувшаяся от Тихого океана до Атлантического» и отделившая южные страны, считавшие себя цивилизованными, от их северных соседей, которых южане определяли как варваров143.

С началом христианской эры устремленность «Север – Юг», соотносившаяся теперь с вертикалью крестного распятия, обрела особое значение – она стала европейской осью симметрии (термин Л. Вульфа144). Как отмечает в этой связи А. Г. Еманов, «нельзя забывать того места, которое занимал Север в европейской эсхатологии и аксиологии… Эти мотивы, а не только прагматические побуждения заставляли южан из Италии Маттео и Андреа Фрязей доходить до Печоры или немца Иоганна Шильтбергера – до сибирской Чимги-Туры»145. Действительно, круг гномона, предназначенный для обозначения осей «Восток – Запад» и «Север – Юг», был, по выражению Т. Буркхардта, еще и направляющим кругом146. Именно в этом круге происходило расширение Византийского содружества наций, частью которого после ее крещения сделалась и Русь147. Перед летописцами-монахами встала непростая задача создать нарратив, вписывающий географию и историю Руси в универсальную христианскую космографию. В этой работе летописцы во многом опирались на предшествующие тексты, но, поскольку расположенная от них далеко на севере Русь никогда не была частью универсального римско-имперского порядка и отсутствовала в византийской традиции, им пришлось как бы «дособирать» ее, опираясь в том числе на личный опыт путешествия148. Возможно, продуктом такого опыта стало описание в так называемом космографическом (недатированном) введении Повести временных лет знаменитого «пути из варяг в греки»: «Тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское»149. Установление этого и других путей по линии «Север – Юг» свидетельствовало о переориентации европейской торговой, а вслед за тем и политической жизни с Средиземноморья на Балтику. Перелом баланса между Югом и Севером в пользу последнего был, по мнению А. Эткинда, больше всего связан с истощением южных лесов, обеспечивавших морские державы древесиной для строительства их торговых и военных флотов. Позже борьба за доступ к ценному ресурсу вылилась в первый общеевропейский конфликт между Югом и Севером – Тридцатилетнюю войну (1618–1648), по итогам которой политический вес северных стран во главе со Швецией значительно возрос150.

1.1. Три Севера России

Русь обретала свою пространственность, расширяясь во всех направлениях, по меткому выражению Н. С. Борисова, «подобно тесту, ползущему из квашни»151. Более или менее определенная граница формировалась только на западе, в соприкосновении с европейскими странами, на других направлениях действовала расплывчатая формула, по которой определяли границы крестьянских угодий: «Куда топор, коса и соха ходили»152. В XII веке на северном направлении суздальские, ростовские и московские топоры дошли до Подвинья, где довольно быстро возникла сеть промысловых, торговых и даннических путей и система опорных пунктов, необходимых для контроля над ними153. Одним из таких пунктов был Устюг – северный форпост Москвы154. В «Слове о погибели Русской земли» (XIII век) Устюг упоминается как ее северный предел, «гдѣ тамо бяху тоймици погании, и за Дышючимъ моремъ; от моря до болгаръ»155. «Дышючимъ» называлось Белое море, возможно из-за сильных приливов и отливов, поразивших воображение колонистов из континентальной Восточной Европы156. Новгородцам, владевшим в XIII–XV веках территориями, простирающимися к северу от Устюга, Белое море представлялось «краем света». Здесь им виделись врата ада, где «червь неусыпающий, и скрежеть зубный, и ръка огненная Моргъ», где «вода входить въ преисподняя и паки исходить трижды днемь», но одновременно – и «пречистая богородица и множество святых, еже по въскресении господни явищася многим въ Иерусалимъ и паки внидоша в рай»157. Иначе говоря, в представлениях новгородцев берег Белого моря соприкасался непосредственно с потусторонним миром.

Вызванный монголо-татарским вторжением массовый уход верхневолжского (владимиро-московского) населения, в том числе и княжеских семей, на север привел к ослаблению там новгородского влияния158. В XV веке Москва сокрушила Новгород, этот, по определению А. А. Селина, «город-вампир, аккумулировавший в себе богатства Северо-Запада»159, и включила его обширные северные владения в свою сферу влияния. В погоне за пушниной – конвертируемой валютой Средневековья160 – московские великие князья загнали народы «полунощных стран» от Белого моря до Печоры в жестокую данническую систему, благодаря чему к концу XVI века Московское царство стало крупнейшим поставщиком мехов на международный рынок161. Оживлению его пушной торговли с Западной Европой способствовало взятие Смоленска