Тиран Рима - Саймон Скэрроу

Он первым вошёл в зал аудиенций, и они встали в стороне, пока Нерон произносил вердикт. Император, откинувшись на спинку кресла, шумно втянул воздух, готовясь подвести итог. Голос у него был чуть хрипловат, но звучал уверенно и заполнял весь зал.

- Я высоко ценю вашу преданность делу, - начал он, обращаясь к просителям, - и ваш путь в Рим ради того, чтобы лично изложить императору свои жалобы. Я выслушал ваши претензии к римским чиновникам, которых вы обвиняете в том, что они обременили жителей Метапола несправедливыми поборами. И должен сказать, что глубоко сочувствую испытанным вами трудностям. Нет сомнений – были допущены вопиющие злоупотребления, и это вызывает у нас серьёзное беспокойство… и сожаление.

Приезжие, услышав эти слова, уже обменялись радостными взглядами, думая, что победа у них в кармане. Но Нерон, сделав паузу и переведя дыхание, продолжил.

- Однако… - голос его чуть понизился, - распоряжения наместников провинций, составляющих Империю, служат важной цели. Слаженная работа управления Империей – в интересах не только Рима, но и самих провинциалов. Если происходят злоупотребления, то ими должны заниматься чиновники самого наместника, отдельно по каждому случаю. К тому же данная провинция управляется Сенатом, а когда я стал Цезарем, я поклялся не вмешиваться в управление сенатскими провинциями.

Он сделал жест рукой, словно ставя печать на сказанном:

- Поэтому я не могу удовлетворить ваше прошение. Дело передаётся наместнику вашей провинции. Цезарь сказал. Дело закрыто.

Истцы застыли, как громом поражённые. Но Катон, повидавший на своём веку не один императорский суд, прекрасно знал – цезарь в Риме никогда не станет вставать на сторону провинциалов против своих наместников и их приближенных. Жителям из Метапола оставалось только возвращаться домой и пытаться искать правды у местных властей. «Ну-ну, удачи вам с этим», - подумал Катон с мрачной усмешкой.

Тот, что, видимо, был старшим среди них, осмелился сделать полшага вперёд и дрожащим голосом взмолился.

- Цезарь, умоляем тебя, пересмотри решение… во имя справедливости!

Но седовласый сенатор в тогe, стоявший сбоку от трона, сразу ткнул в него пальцем, будто в ослушника на плацу.

- Как ты смеешь ставить под сомнение решение императора Рима?! Пёс! Забирай свою бумажку и всю свою шавку, что притащил с собой, и катись обратно в свою нору, в Малую Азию!

Проситель побледнел, согнулся в глубоком поклоне и вместе со своими спутниками попятился к дверям. Преторианцы молча распахнули створки, и провинциалы исчезли за ними.

Нерон разразился хохотом и, хлопнув себя по бедру, обернулся к сенатору.

- Клянусь богами, Сенека22, из тебя вышел бы первоклассный актёр! Произнес ты это, как старый ветеран сцены!

Сенека угодливо улыбнулся и склонил голову.

- Благодарю, Цезарь. Но уверяю, моё возмущение было вполне искренним. Провинциалы должны помнить своё место. Когда Цезарь выносит решение, никто не вправе оспаривать его – ни в чём, даже в мелочи. Сомнение в твоём слове – это сомнение во всём божественном замысле Рима.

Нерон на миг задумался, потом кивнул с самодовольной улыбкой:

- Как ты прав, мой друг. Мне, видно, действительно повезло иметь рядом такую мудрую голову. Ты искусен не только в государственных делах, но и в вещах более утончённых – поэзии, музыке. Особенно когда речь идёт о моих собственных… скромных талантах.

- Ты слишком щедр, Цезарь, - ответил Сенека с театральным поклоном. - Я лишь говорю правду. Мне выпала счастливая доля – родиться в эпоху, когда мир увидел столь божественное дарование, приправленное столь редкой скромностью.

Нерон довольно улыбался, а Катон изо всех сил старался сохранить нейтральное выражение лица. Как, во имя всех богов, можно не замечать такой нелепой лести? Но, оглядевшись по сторонам, он понял, что в зале это никого не смущало. Или все делали вид, что не смущало. Даже Бурр – человек прямой, солдат без обиняков, - стоял с каменным лицом и одобрительно кивал словам Сенеки. Так вот, значит, как устроена жизнь во дворце, понял Катон. Интересно, что чувствует человек, когда вокруг него нет ни одного, кто осмелился бы сказать правду? И кто вообще посмел бы?

Нерон тем временем скользил по лицам своих приближённых мечтательным взглядом. Вдруг его глаза остановились на Катоне. Брови императора на мгновение сдвинулись, потом он резко оживился, расплылся в широкой улыбке и поднялся с кресла. Катон почувствовал, как у него в груди кольнуло тревогой. Нет ничего опаснее, чем попасть в поле зрения самого могущественного человека в мире и знать, что одно неверное слово или движение может стоить тебе головы.

- А вот и наш друг Катон! - воскликнул Нерон. - Подойди, Катон, подойди поближе!

Бурр слегка подтолкнул его локтем, и Катон, сохраняя внешнее спокойствие, подошёл к подножию помоста и склонился.

- Цезарь.

Нерон ловко спрыгнул вниз и крепко обхватил его за плечи.

- Мой спаситель! Я никогда не забуду, какой долг имею перед тобой - и, значит, перед Римом!

- Я лишь исполнял свой долг, Цезарь.

- О нет, - возразил тот с театральной искренностью. - В тебе двигало не одно только чувство долга. Я знаю, когда вижу настоящую верность. А верность – это редкий дар. Его надо уважать… и вознаграждать. - Он смерил Катона взглядом с ног до головы. - Хотя выглядишь ты постарше и как-то… подуставше с нашей последней встречи.

Катон подумал, что это взаимно. Нежные черты юного Нерона огрубели, щеки обвисли, живот предательски выдавал любовь к хорошей кухне. Но глаза – те самые живые, чуть безумные глаза – остались прежними. Волосы, редеющие и уже теряющие блеск, были аккуратно уложены в жирные кудри, спускавшиеся на лоб и шею. Вид, конечно, актёрский и, по мнению Катона, до смешного притворный.

- Когда это было? - пробормотал Нерон, задумчиво щурясь. - Лет пять назад, верно? Да-да! Ты ведь сопровождал мою дорогую Клавдию Актэ в ссылку на Сардинию, вскоре после кончины моего несчастного соперника за трон. Я был глубоко опечален, услышав, что она умерла от чумы, - добавил он, вздохнув. - Какая печальная утрата…

Катон сглотнул и кивнул:

- Ничего не поделаешь , Цезарь. Она была одной из многих, кто погиб.

- Да, - задумчиво протянул Нерон. - Но никто не был столь прекрасен, как моя Клавдия… - Он вдруг спохватился и резко сменил тон. - Разумеется, кроме моей обожаемой Поппеи!

Явно желая