Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

мелкими камнями. Лицо Странника, как и лица его воинов, было выкрашено черной краской. Одной рукой он держал над головой карабин, а в другой были лук и колчан. Мрак, словно понимая, какого эффекта он должен был добиться, медленно повернулся так, чтобы все могли как следует разглядеть седока.

— Мужчины и женщины квахади! — разорвал тишину сильный голос Странника. — Мы отправляемся на тропу войны. Мы добудем лошадей и скальпы, ружья, пленных и рабов, чтобы стать еще сильнее. Мы заберем все, что нам нужно, и оставим врагов рыдать над развалинами их жилищ. Мы сильны! Мы бесстрашны! Мы непобедимы!

Он издал дикий переливистый боевой клич Народа, и воины подхватили его. Барабаны начали отбивать ритм военной песни, и танцы возобновились.

Неистовые пляски племени Железной Рубашки продолжались до утра. Общее возбуждение охватило Надуа, опьяненную усталостью и впавшую в транс от боя барабанов и ритмичного покачивания. Она утратила чувство собственной индивидуальности и стала частью чего-то большего, величественного и волнующего. Ритмичный стук, казалось, исходил от ее костей, и вибрация передавалась каждой клеточке тела. Пламя огромного костра завораживало ее, словно мотылька. Оно вместе со всеми прыгало и танцевало, будто сама стихия обещала поддержку воинам.

Уже почти рассвело, когда Надуа, покачиваясь, вошла в типи, рухнула на ложе и укрылась теплой шкурой. Когда она проваливалась в сон, руки и ноги казались ей чужими, а голова кружилась. Она даже не заметила, как часом позже пришел Странник. На сон ему оставалось всего несколько часов, после чего все повторилось.

Он вновь встал, надел боевое облачение и повел своих воинов торжественным маршем по деревне. В руке он нес свое знамя из красных фланелевых лент на шесте, украшенном орлиными перьями его ку. Старики выстроились вдоль пути процессии, приветствуя воинов и убеждая женщин спать с ними. Женщины и дети, наряженные в лучшую одежду, следовали за колонной, распевая боевые песни. Когда закончилась вторая ночь торжества, Странник поспешил перехватить Надуа, когда она шла домой на нетвердых от усталости ногах.

Она рассмеялась, когда он подхватил ее сильными руками и закружил. Он внес ее в типи, нежно уложил на груду одеял и сам лег сверху. Никто из них не проронил ни слова. Как во время танца она чувствовала, будто ее разум и воля сливаются с его разумом и волей, так и теперь ее тело стало единым целым с его телом. Его прикосновения пьянили. Его кожа была скользкой и шелковистой от пота и бобрового жира, который делал его неуязвимым для пуль. Она обхватила его руками и длинными ногами, стараясь прижаться как можно крепче. Ей хотелось слиться с ним плотью, чтобы чувствовать его как можно глубже в себе, чтобы он наполнил ее собой. Казалось, что типи медленно покачивается, а она и Странник переплелись в самом его центре, в сердце вселенной. Они занимались любовью страстно, но тихо, если не считать ее негромких стонов. Они были полностью поглощены друг другом, и это чувство усиливалось сознанием того, что через несколько часов он пустится в путь, и ей, может быть, не суждено будет увидеть его живым.

Глава 39

Сэм Уокер ощупывал землю вокруг, роясь среди веток, камешков и жестких пучков бурой травы. Он искал тот самый крошечный винтик, который соединял его новый «Кольт Патерсон» в единое целое. Его пальцы наткнулись на пузатый маленький кактус.

— Проклятие, Джек! — воскликнул он, болтая рукой в воздухе. — Был бы у нас огонь, я бы хоть мог видеть, что делаю с этим чертовым механизмом.

— Сэм, ты же знаешь, почему мы не разводим огонь по ночам, — тихо ответил Джек Хейз.

— Господи, Джек! Да тут на сотню миль нет ни одного индейца! — откликнулся Джон Форд.

— Уж после вчерашнего — точно нет. Они, наверное, убежали на добрую сотню миль и до сих пор не остановились, — добавил Ной Смитвик.

— Эта банда сбежала, но другие могли остаться. Мы все делаем как обычно: едим перед закатом, потом едем еще пару часов и ставим лагерь.

— Лагерь! Какой же это лагерь? — заворчал Руфус Перри. — Ни костра, ни харчей, кроме джерки[12], воняющего старыми мокасинами. Ни покурить, ни поржать. Даже Ной нам на скрипке не сыграет.

— И хвала Господу за это! — прервал его Форд.

Руф обычно не возражал против правил Хейза, но накануне они обратили в бегство большой отряд команчей, и он считал, что такую победу стоило бы отметить.

— Ну тут дело не в отсутствии света, — бормотал себе под нос Сэм. — Проблема в самом чертовом оружии. Стоит потерять этот мелкий винт, крепящий казенник к рамке, и вся адова конструкция разваливается на части.

Он нащупал наконец винт и показал его, словно другие могли что-то разглядеть при тусклом свете звезд. Четырнадцать бойцов патруля рейнджеров Хейза сидели кружком у воображаемого костра. Их силуэты были едва видны на фоне более светлого неба. Вдалеке ухала сова. Ночной воздух дрожал от пения цикад.

— Перезарядить его, трясясь в седле на полном скаку, невозможно, — продолжал Сэм. — Ударить рукояткой тоже никого не получится — слишком уж легкий. Баланс никудышный.

Он взвесил оружие в руке.

— Человек, который его придумал, явно никогда не охотился на команчей.

Разобранный на три части револьвер покоился на мятом и грязном красном платке, расстеленном на неровной земле. Щурясь и действуя в основном на ощупь, он принялся собирать оружие.

— Мы все это и без тебя знаем, Сэм, — сказал Перри. — Но, черт возьми, кто бы мог подумать, что мы окажемся так близко к команчам, чтобы бить их рукоятками? Обычно мы их даже и не видим.

— Уф! — резко выдохнул Форд. — Но как они улепетывали!

— Плевать, что ты там говоришь, Сэм. Лично я бы хотел встретить человека, который придумал это оружие, и поцеловать край его плаща. Он — наш спаситель, вот что я скажу. — Ной поцеловал револьвер и прижал его к груди. — Как думаешь, сколько там было индейцев? Не успел посчитать.

— Семьдесят, — ответил Джон Форд.

— Откуда ты знаешь, Джон? — спросил Уокер.

— Я сделал, как учил меня Билл Уоллес, — сказал Форд. — Посчитал ноги их коней и поделил на четыре.

Смитвик налетел на него черной тенью, и они принялись кататься по земле, словно мальчишки.

— Эй, потише, ребята! Или можете искать себе другой патруль, — добродушно произнес Хейз. Он редко отдавал приказы. Вернее, ему редко приходилось это делать.

— А у Уоллеса в Мексике есть прозвище, — сказал Уокер. — Во всей этой отсталой стране не нашлось пары обуви, подходящей ему по размеру. Поэтому