Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— У нашего отца вообще большая любовь к римским обычаям. Он в Британском легионе в молодости служил… Вот ты когда пуэрильную тогу на взрослую сменил?

Каллист попробовал воду рукой и велел Агапу влить в ванну содержимое кувшина. Темный отвар заструился в прозрачной воде, и сильно запахло мятой. Он вспенил воду ребром ладони и, выпрямившись, ответил:

— Слушай, так я ее вообще практически не носил… у меня хитон был… глупости, тоже мне — тога пуэрильная. Ну, когда совершеннолетие было, в шестнадцать лет, дядя меня возил в Никомедию — вот только тогда и надевал, наверное, чтобы снять тут же. У меня ее не было — шить пришлось.

Кесарий с помощью Агапа уже снял свой новехонький хитон и забирался в ванну. Его ребра, ключицы, лопатки торчали, как у подростка-раба.

— Вот, видишь, вы рядом со старой столицей жили. А мы в провинции. Но отец служил в молодости в Британском легионе, проникся восхищением к римскому духу, не знаю, какого римского духа он там понабрался в британской глуши, в этой дыре под названием Лондиниум… Отсюда все эти странности. Пуэрильные тоги сыновьям и прочее, — весело ответил Кесарий уже из ванны. — Он даже по-латински неплохо до сих пор говорит, иногда мы даже с ним ругаемся на этом языке, а Грига не понимает и пугается.

Каллист был рад, что друг с утра в хорошем настроении. Он сидел рядом с ванной на табурете, разговаривал с Кесарием о всякой чепухе и периодически велел Агапу подливать горячую воду в мраморную ванну. Они ели оставшиеся с завтрака смоквы — Каллист не особенно их любил, но за компанию с Кесарием тоже съел пару штук, — и обсуждали, как долго следует находиться в ванне.

— В первый раз нельзя долго, — настаивал Каллист.

— А мне нравится, — возражал Кесарий, облокотившись на розовый мрамор и вдыхая остатки содержимого кувшина.

Тем временем Верна расстилал одеяла на высокой мраморной скамье, покрывая их сверху белоснежной простыней и кладя подушки.

— Это еще для чего? — забеспокоился Кесарий. — Промывания не дам делать, я тебя предупредил уже!

— Барин, нужно делать все, что положено, — сурово ответил Верна.

— Не будет сегодня промываний, — успокоил Каллист каппадокийца.

— Их вообще никогда не будет! — заявил Кесарий. Каллист уклонился от ответа и сказал:

— Я тебе сделаю массаж. Настоящий, косский.

Кесарий недоверчиво склонил голову на бок.

— Все, заканчиваем принимать ванну, — заявил Каллист. — Агап, помоги Александру, да разотри его как следует.

Могучий Агап завернул Кесария в полосатое сирийское полотенце.

— Эх, Агапушка, — произнес печально Кесарий, расслабленный от горячей ванны. — Ты и вправду думаешь, что у меня рук-ног нет?

— Это я, барин, вижу, — ответил Агап, растирая сына хозяйки. — Только вам положено уж слушаться, раз прихворнули.

Каллист тем временем смешивал благовонные масла в глиняной плошке с рыжими вифинскими петухами.

— Послушай, — обратился к нему Кесарий, уже уложенный верным Агапом на одеяла и простыни. — Мне, правда, неудобно… ну, массаж… это ведь обычно рабы делают! — он от волнения покусывал нижнюю губу. — Мне неудобно, что ты будешь меня растирать… правда, Каллист! Это же все-таки… ну… не для свободных занятие…

— Уймись ты, наконец. Нас учили массажу на Косе. Настоящему, а не тому, который рабы в банях делают. Это истинная иатролиптика![254]

— Но все равно…

— А кто рабов учить будет, если сам врач не будет знать приемы растирания и разминания? У нас все-таки «техне», искусство и ремесло, как и у горшечников и плотников. Руками работаем. Почему с иглой и ножом можно, а без них нельзя?

Каллист подвернул рукава хитона и зачерпнул в пригоршню масло.

— Спасибо тебе, ты так со мной возишься, Каллист… А вас там и песням учили? Я слышал, что там песнями лечат, — поинтересовался Кесарий, укладываясь на живот и подтаскивая к себе подушку.

— Это же в асклепейоне, а я-то не в асклепейоне учился.

— Как не в асклепейоне? Я думал, на Косе врачебная школа при асклепейоне.

— Ну да, школа при асклепейоне, но я-то не на жреца учился. У них особая жизнь, нас не допускали. Помнишь, мы реформировать их собирались? — Каллист запнулся, увидев тень, что вдруг легла на лицо друга, и добавил: — Но я знаю несколько гимнов.

Всяких целителя болей, Асклепия петь начинаю.

Сын Аполлона, рожден Коронидою он благородной,

Флегия царственной дщерью, на пышной Дотийской равнине, —

Радость великая смертных и злых облегчитель страданий.

Радуйся также и ты, о владыка! Молюсь тебе песней![255]

Каллист стоял посреди комнаты, сцепив перед собой руки, полные ароматного масла.

— Какой у тебя красивый голос! Почему ты не пел никогда, не могу понять… — проговорил Кесарий. — Хотя… я, кажется, понимаю…

Он не успел продолжить.

— Вы, барин, не пойте песен-то тут таких. У нас дом-то, чай, христианский.

На пороге вырос Верна, вытирая руки о фартук, надетый поверх туники.

— Это я попросил Каллиста, Верна, — сказал Кесарий управляющему Леэны.

— И вы хороши, молодой хозяин. А еще христианин.

Верна вышел из ванной комнаты, напевая себя под нос: «Моя Вифиния — дивный край…»

— Суров, суров, — заметил Кесарий, снова укладываясь на одеяла. — Крепкая закалка. А твой дядя, правда, теургии совершал?

— Совершал, — нехотя ответил Каллист, продолжая растирать руки маслом.

— И что, правда, статуи двигались?

Каллист махнул рукой и рассмеялся. Капли масла разлетелись по мрамору.

— Один раз пошевелилась. Мы с Диомидом палку с веревкой прикрепили и дергали. Дядя так и не узнал.

— Ха, Диомид и ты здорово время проводили! Жаль, что мы не вместе росли. Втроем напридумывали бы такого! — развеселился Кесарий.

— Мы еще в тазу со склона холма вниз съезжали. В аргонавтов играли.

— О, мы тоже с Григой и Саломом в аргонавтов играли! Горгония иногда вредничала, не хотела быть Медеей. Такое, бывало, сделает взрослое лицо и говорит: «Мне пора приданое пересмотреть, свадьба скоро!»

Кесарий расхохотался, потом посерьезнел.

— Неужели они все и вправду считают, что я стал эллином? — произнес он. — Какие странные письма написали, правда, Каллист?

— Странные, да, — кивнул тот. — Мне кажется, тебе надо поехать домой и разобраться.

— Домой? — ужаснулся Кесарий.

— Ненадолго. Выяснить, что и как, и вообще, показаться родным.

— В таком виде? Мама с ума сойдет, — покачал головой Кесарий.

— Ты же поправишься. Сейчас-то я и сам не позволю тебе ехать никуда.

— Ну, посмотрим.

Каллист подошел к мраморной скамье с Кесарием, провел по его спине ладонями — сначала несколько раз несильно, чтобы