Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

— Я слышала весь ваш разговор… Какой ты, оказывается, жестокий, Каллист! Как так можно! «Ну съели и съели!» — передразнила она вифинца.

— Что ты делаешь здесь, Финарета? — раздался строгий голос Леэны. — Тебе ясно было сказано — ты заходишь в экус только со мной… А этого петуха ты зачем принесла Александру? Александр, дитя мое, зачем тебе петух? Святые мученики!

— Не ругайте Финарету, матушка, — попросил Кесарий сквозь слезы. — Это я попросил ее принести мне петуха…

Леэна посмотрела на него, на Финарету, на Каллиста и махнула рукой.

Петух, почувствовав общую заминку, вырвался из объятий Кесария, перелетел, как подранок, на плечо Каллиста и, оставив на его хитоне крупный след, кубарем вылетел в окно.

Кесарий и Финарета весело смеялись, даже Леэна слегка улыбалась. Каллист был разъярен, но молчал.

— Отдай хитон Анфусе, Феоктист, — сказала Леэна, после чего раздался взрыв хохота.

— Выйди вон, Финарета! — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, добавила спартанка и вышла вслед за племянницей сама.

Кесарий обратился к вифинцу:

— Прости меня, Каллист, друг мой!

— У тебя есть новый друг теперь. Асклепиад, — сдержанно ответил Каллист, отворачиваясь и делая вид, что читает.

— Ну, не сердись же!

— Он нагадил на меня.

— Я приношу тебе извинения за него. Прости же этого бедного петуха, вспомни, что он тоже асклепиад, как и ты!

— Что-что? — переспросил Каллист.

— Ты же махаонид, потомок Асклепия.

— А, точно, — кивнул Каллист, не оборачиваясь.

— Ты на корабле подробно рассказывал об этом Финарете. Это последнее, что я запомнил, прежде чем погрузиться в свое лихорадочное забытье.

Каллист обернулся, и Кесарий увидел, что его друг смеется.

— Не обижаешься? — обрадовался каппадокиец.

— Как я могу на тебя обижаться, друг мой! — садясь рядом с ним и беря его за руку, сказал Каллист. — Ты так тяжело болен…

— О да, — с завыванием застонал Кесарий, закатывая глаза. — Я совсем забыл!.. Кстати, петух, возможно, просто хотел подарить тебе свой камень. Знаешь, такой магический камень петушиный бывает, все атлеты за ним гоняются. У легендарного силача Милона он был, и, как говорят, поэтому его никто победить не мог.

— Перестань! — озабоченно прервал его Каллист. — У тебя дисгармония в чувствах и воле. Ты, действительно, почти на грани френита…

— Это — твой любимый диагноз, — перебил его Кесарий. — Ты — типичный косский врач. Сначала доведут до френита жестоким обращением, а потом — прогнозы рассказывают. Прямо как в эпиграмме:

Хилому Марку предрек Диодор-предсказатель, что только

Шесть, и не более, дней жить остается ему.

Врач же Алькон, кто сильнее богов и сильнее судьбины,

Сразу сумел доказать, что предсказание — ложь.

За руку взял он того, кому жить шесть дней оставалось,

И не осталось уже Марку для жизни ни дня[258], — продекламировал Кесарий с видом трагического актера и продолжил, привставая и опираясь на подушку:

— На самом деле, у меня не могло быть френита. Смотри сам, с чего начинается френит? Оболочки мозга, те самые, что Герофил так подробно описал вместе с четвертым желудочком, разогреваются по разным причинам, и онки устремляются к ним, потому что им свойственно стремление из более густой среды в более тонкую, а тепло производит разрежение, с этим ты не будешь спорить.

— Хорошо, Кесарий, — начал Каллист, сдерживаясь, чтобы не начать рассказывать гораздо более верное и логичное объяснение, усвоенное им еще со времени учения во врачебной школе на острове Кос и описывающее избыточное движение флегмы к мозгу и ее застой, ведущий к френиту. — Но всякая болезнь состоит из архэ, эписосис, акмэ и паракмэ, — начала, возрастания, разгара и уменьшения. У тебя сейчас пока еще паракмэ…

— Таким образом, — продолжал, не слушая его, Кесарий, — рядом с оболочками мозга образуется застой и, в конечном итоге, блок из частиц, из онков. Из-за этого страдает все тело, и в конце концов, происходит расслабление в животе, предвестник смерти. А у меня не было ничего подобного.

— Вот как раз в животе у тебя и застой, что не может способствовать выздоровлению, — заметил Каллист, издали начиная обсуждение вопроса, который уже несколько дней вызывал у Кесария бурное несогласие. Но Кесарий продолжал с увлечением рассказывать теорию Асклепиада, и не замечая надвигающейся опасности:

— Если бы у меня был френит, то состригание волос, которое ты так неосмотрительно провел, еще больше бы усилило приток и, следовательно, блок частиц в оболочках мозга. Но, к счастью, у меня был блок не в оболочках мозга, а в оболочке легкого, в плевре, и это выразилось в плеврите. От которого я сейчас выздоравливаю, потому что онки приходят, благодаря твоему правильному лечению массажем, в движение.

— Мне ни клистира не ставил Фидон, ни притронулся даже,

Только в бреду я о нем вспомнил — и умер тотчас[259], —

ответил Каллист.

Кесарий рассмеялся.

— Рано ты смеешься, — заметил Каллист. — Сегодня мы займемся промываниями. Верна уже готовит все, что надо.

+++

— Вот видишь, тебе сразу стало лучше, — заметил довольно Каллист, когда обещанная процедура закончилась, и несчастного Кесария перенесли в спальню.

— Когда эта пытка закончилась, то мне сразу стало лучше. Намного, — простонал Кесарий, отодвигая блюдо со смоквами. — Даже смоквы теперь в глотку не идут… Надеюсь, это промывание хотя бы не принесет мне вреда. Ведь твой любимый Гален писал, комментируя Гиппократа: врач должен помогать, или хотя бы не вредить! Офелеин э мэ влаптин! Но тебе, я вижу, и Гален с Гиппократом уже не указ! Дорвался до лечения беспомощного друга…

— Дай-ка я твой живот пощупаю. Ну вот — видишь, как хорошо! — довольно заметил Каллист. — Послезавтра повторим. Не случайно в Египте с давних пор промывания кишечника считают очень важными для сохранения здоровья…

— Кстати, о египтянах! Мой друг Мина — коренной египтянин, но я ни разу не замечал, чтобы он…

— Просто он не любил говорить об этом, — предположил Каллист. — Что за интерес в застольной беседе с друзьями обсуждать заветы бога Тота?[260]

— Вот доберемся до Александрии, познакомлю тебя с ним, — пообещал Кесарий.

— Расскажи мне, как ты учился в Александрии, — попросил Каллист. — Там, говорят, до сих пор по сохранившимся от вскрытий Герофила и Эразистрата скелетам анатомию изучают?

— Да, скелеты есть… Но анатомию мы на гладиаторах учили, на их ранах больше выучишь на практике, чем на скелете. И на животных много занимались, это верно. На свиньях в основном.

— Египтяне, наверное, хорошо знают анатомию? — спросил Каллист. — Они же бальзамируют своих умерших.

— Не сказал